— Да, — отвечает юноша, хотя вопрос обращен не к нему. — Пора и честь знать; погостил — и в дорогу.

— Тогда мне нужно попрощаться.

Обойдя отца, она подходит к Креслину, обнимает его и целует прямо в губы, да так, что юноша отвечает на поцелуй, прежде чем успевает вспомнить о присутствии Деррилда.

Когда она отстраняется, Креслин моргает.

— До свидания… — голос ее нежен и печален: в интонации чувствуется уверенность — никакого свидания уже не будет.

— До свидания, — эхом откликается неожиданно охрипший Креслии. Девушка стоит неподвижно, но когда он упавшим голосом еще раз повторяет: «До свидания», она стрелой взлетает вверх по ступеням.

— Ну, пожалуй, тебе пора.

Креслин кивает, бредет к двери и едва не спотыкается о порог.

— Обратись к Герхарду.

— Непременно.

Дверь закрывается, едва он переступает порог. Креслин оглядывается на дом, но не видит в окнах ни одного лица.

Деррилд предложил обратиться к Герхарду, и Креслин, за отсутствием каких-либо иных идей, намерен последовать этому совету. Юноша прекрасно понимает: хотя торговец принял его хорошо, взбреди ему в голову задержаться, хозяйское радушие живо сойдет на нет.

Хайлин так и не вернулся, а оставлять записку не имеет смысла по причине неграмотности наемника.

И хотя завтрак прошел в такой же душевной обстановке, как и вчерашний обед, небо над головой ясное и голубое, а Лоркас на прощание одарила его поцелуем, столь же целомудренным, сколь и волнующим, шаг юноши невольно замедляется, а серебро насвистываемых им дрожащих в утреннем воздухе нот покрывается тяжелой медью. В конце первого квартала Креслин поворачивает налево и продолжает путь вниз по склону, припоминая все сказанное (и не высказанное вслух) Деррилдом о Герхарде.

Герхарда юноша находит неподалеку от впадения узкого извилистого ручья в реку. Если Деррилда можно назвать грузным, то Герхарда — просто пузатым: складки жира нависают над его широким кожаным поясом.

— Как бы мне этого ни хотелось, я не могу позволить себе платить лишнему охраннику, — говорит Герхард, выслушав юношу.

Креслин чувствует, что в этой фразе присутствуют и правда, и ложь, но в чем здесь ложь, а в чем правда, не знает. И выяснять не собирается.

— Ладно, — говорит он. — Ты хотел бы иметь лишнего стража, а я — попасть в Фэрхэвен. Ты платишь мне символическую плату — скажем, один медяк в день! — и я отправляюсь с тобой.

— Все равно накладно. Лошади у тебя нет, а сам ты наверняка ешь как лошадь. Вы, тощие, на один лад: все обжоры.

Креслин пожимает плечами и поворачивается.

— Ну ладно. Бери вон ту мышастую кобылу. Тебе надо будет погрузить мешки в большой фургон. Но имей в виду: разобьешь что-нибудь — вычту из платы.

Креслин кивает. Он полностью отдает себе отчет в том, что прижимистый торговец наверняка отыщет предлог не заплатить, но цель Креслина состоит в том, чтобы добраться до Фэрхэвена и присмотреться к тамошним хваленым магам. Кто знает, возможно, там найдется место и для него. Ну а поденная плата не так уж важна для человека, имеющего при себе дюжину золотых из кошелька убитого разбойника. Их было больше, но, уходя от Деррилда, Креслин сунул пару монет в торбу Хайлина: худощавому охраннику деньги всяко не помешают.

Мысли Креслина вновь обращаются к Фэрхэвену. Удастся ли там выяснить, кто он таков и какая судьба его ждет? Или же, бежав из Западного Оплота вслепую, он так и останется слепым? Юноша качает головой. Ну а если ему не найдется места в Фэрхэвене, куда еще можно податься? Уж конечно, не назад, в Сарроннин! А вот герцог Монтгренский, вполне возможно, не откажется от лишнего воина.

Когда Креслин снимает лишние вьюки с мышастой кобылы, появляется еще один толстяк. Такой же жирный, как Герхард, и еще более неряшливый: в нечищеных сапогах и заляпанной жиром кожаной безрукавке поверх такой линялой рубахи, что установить ее первоначальный цвет решительно невозможно.

— Ты нанялся в охрану? Как тебя звать?

Юноша поворачивается к нему:

— Креслин. А тебя?

— Зерн меня звать. Ты у меня под началом. Зачем вьюки снимаешь?

— Герхард велел перегрузить их на фургон. А лошадь он отдал мне под седло.

— Ладно. Заканчивай поскорее. Мы уже опаздываем.

Креслин окидывает два перегруженных фургона, двух вьючных мулов и двух других охранников оценивающим взглядом.

Бледно-серый гранит дороги только что не блестит: при ярком солнечном свете под определенным углом зрения гладкий камень кажется чуть ли не белым. При этом массивные плиты подогнаны одна к другой почти без зазоров, ровнее, чем мраморная облицовка многих дворцов. Достаточно широкая, чтобы пропустить в ряд более двух фургонов, полоса дороги тянется строго с запада на восток, так, что в полдень никакие тени не падают на ее поверхность.

После уплаты пошлины дорожным стражам на таможенном посту фургоны Герхарда с утрамбованной глины Кертанского тракта перекатились на гладкий гранит.

Деррилд о пошлинах не упоминал, но для Креслина связь экономики и военной политики чародеев достаточно очевидна. Такая ровная, прямая дорога сама является своего рода оружием, ибо позволяет перебрасывать кавалерию через горы и холмистые равнины несравненно быстрее, чем по беспутью или по извилистым, размываемым большакам Кертиса и Галлоса. И хотя эта дорога не пересекла еще Рассветные Отроги, поговаривают, будто маги упорно продвигаются вперед. Ходят слухи, что настанет — и скоро! — тот день, когда даже неприступные Закатные Отроги, и те покорятся им.