Мир рушился вокруг Радиомастера, в его окне вместо тихой слободы торчали стеклянные кубы офисных центров, где сидели чужаки в костюмах. Вечером и в обед чужаки шлялись по Бауманской в поисках пива, пиццы и парковки для своих лакированных коней, которыми они заставили все тротуары.

Радиомастер даже хотел взять шило, пройти днем по тротуару от Спартаковской до улицы Радио и нацарапать на лощеных боках надпись «Машины не ставить». Но не стал, побоялся, что его линчуют либерасты – рыночники, для которых частная собственность священна, а его право ходить по тротуару не имеет значения: пешеходы – мусор, полагают автовладельцы, ходят, суки, дома сидеть надо, а не шляться под колесами. Так считают те, кто давно земли не чует под ногами, – у них от этого измененное сознание. Так думал Радиомастер, протискиваясь в свою лавочку через три ряда машин, стоящих перед входом в его магазин.

За границу Родины Радиомастер не ездил, не желал, не видел смысла. Он даже на Красной площади ни разу не был, и в парке Горького не был, зато ходил с детства в сад Баумана. Там Радиомастеру нравилось все, это была его поляна, там он знал каждый угол, и ему там было хорошо. В баню он ездил на Пролетарку, с детства его туда водил отец, у него там в Воронцовских банях был свой банщик, с которым он служил вместе на флоте. Уже умерли и отец, и его товарищ, а Радиомастер до сих пор ездит туда каждую неделю. Вроде не по пути ему эти бани, но привычка для него важнее нового качества. На Бауманской море саун и бань, есть даже турецкий хамам, но в них чаще трахаются, чем моются. А Радиомастер был брезглив, в бане женщин не признавал, да и женщина у него была одна, но бог ее забрал, и теперь Радиомастер других не хочет, не желает он снижать планку, а прыгать в сторону тоже не собирается.

Когда-то в школе он читал рассказ Л. Толстого «Отец Сергий», читал по своей воле, не по программе. Там говорилось о смертном грехе монаха, соблазнившегося красотой прихожанки.

Он пресек свое вожделение и отрубил себе палец, а ведь мера половинчатая, размышлял Радиомастер. Он сам был человек решительный – если причина в штанах, так руби причину.

Он осуждал Толстого за малодушие. Такие мысли пришли ему в голову, когда он читал главу о смертных грехах. Сам он был тверд, и единственный порок – грех сомнения и уныния – мучил его в последнее время.

Стал он замечать за собой, что его железный распорядок стал его тяготить. Каждый день он стоял от рассвета до заката в своей лавочке, потом заходил в «Пятерочку», покупал еду, и так до пятницы. В пятницу баня – и опять неделя за неделей, такой ритм жизни Радиомастера вроде устраивал, но под такую музыку не станцуешь, в таком ритме только по кругу ходить, как лошадь в цирке, а Радиомастер захотел перемен.

Мария тем временем вернулась на Аптекарский, насильно милой быть перестала, ушла от своего милого. Пятнадцать лет тянула она свой крест, мальчика-мужа своего она тогда получила, доказала ему, что с ней он не пропадет, и он сдался ей, они поженились и даже жили хорошо пару лет, а потом все пошло наперекосяк.

Муж остался на кафедре, Мария написала за него диссертацию, он стал кандидатом, а потом и доктором наук, занял место завкафедрой. Мария стала секретарем и руководила вместо мужа, а он лапал студенток и аспиранток на ее глазах и даже водил их домой в дневное время.

Она терпела, она сама хотела его на любых условиях и получила свое – со всеми его вредными привычками. Они жили в достатке, муж как член приемной комиссии получал взятки за поступление. Он брал не у всех, а только у способных, не желающих рисковать своим местом в заветном списке поступивших.

А год назад муж влюбился в юную лань и сошел с ума. Он не скрываясь жил с ланью на съемной квартире и приходил только переодеваться. Лань не желала стирать его трусы, и он носил грязное белье жене, как старому другу, который поймет и не осудит. Мария так и делала.

А потом лань сказала ее мужу, что на съемной квартире жить не будет, и муж, стыдливо отвернув глаза, попросил жену съехать на время, и она съехала, чтобы не мешать его счастью. Слишком долго она брела по неверной дороге, а теперь съехала на Аптекарский, на свое место, и стала жить.

В детстве Мария сидела за столом под абажуром и смотрела, как бабушка вышивает крестиком цветочки и пейзажики с лебедями. Мария тоже всему этому научилась и руками делала все – ремонтировала, перекраивала, вышивала.

Она решила занять свою голову и руки и открыла в комнатке на первом этаже мастерскую по ремонту одежды. Здесь раньше продавали курительные смеси, а потом лавочку закрыли.

Мария поставила пару машинок и стала работать: подшивала брюки, подрубала шторы, виртуозно штопала дыры на трикотаже и ставила заплаты на прожженные кофточки и свитера. Потом дело слегка расширилось, Мария взяла двух бабушек, и дело пошло. Она повесила вывеску «Мария», не из желания прославить себя, а просто имя это теплое, и люди говорили: «Пойди к Марии, у нее недорого и по-простецки».

Она совсем успокоилась и стала жить просто и естественно.

Свою жизнь она устроила так: много работы, мало еды и никакой любви.

Любовь не всем по силам, если ты не можешь, значит, тебе любить не положено. Не всем положено, нет равенства и справедливости, у каждого своя роль и место, живи просто и рот не разевай на то, что тебе не положено. Так Мария подвела свои неутешительные итоги.

За год она осмотрелась, Радиомастер по-соседски помогал ей по мужской части, свет поправить, карнизы повесить, так, без денег, из расположения к женщине, которую знал еще ребенком. Она наливала ему чаю, и они иногда беседовали у нее в подсобке меж чужих вещей и рулонов ткани. Он пересказывал ей главы из Библии, она внимательно слушала, обоим торопиться было некуда, как в песне: «Дома ждет холодная постель, пьяная соседка, а в глазах осень…»