Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что «полежит на коечке, авось что вспомнит». И он усердно «вспоминал» и затверживал свои «воспоминания» и накачивал себя решимостью, не поддаваясь никаким уловкам, «каяться» строго по намеченному плану.
В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил крепкий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты.
– Если хотите – ухаживайте за собой сами.
Миркину было не до чаю.
– Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко… – Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. – До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется.
Скрывать вроде бы нет смысла – прикинул Миркин.
– Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопробное, сусуманское.
– Что значит «сусуманское»?
– Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.
Знаменский набрал внутренний номер:
– Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?
– Сусуманские прииски восточнее Оймякона, – без запинки отрапортовал Токарев. – А Оймякон – полюс холода.
– Как туда добираются?
– Через Хабаровск.
– Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.
Пал Палыч долил горяченького из термоса.
– Дрянные конфеты, – и полез в ящик за пачкой рафинада.
Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ивановича и положил перед Миркиным.
– Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? – взволновался Миркин.
«Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»
– Найти-то нашли. Только вот… не задержали, – Знаменский звякал ложкой, размешивая чай. – Он в оркестрике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?
– Нет.
– Бухал в барабан.
«К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домодедове ловят? Глупость какая».
Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за городской аппарат:
– Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них… Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.
Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:
– Хочется спросить, почему там наши люди?
– Наверное, засада, – равнодушно буркнул Миркин.
– Зачем?
– Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…
– Он вас навещал? – иронически изумился Пал Палыч. – А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… – с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:
– В гомеопатию я не верю! Ясно?
Миркин дрогнул:
– О чем вы?
– О Праховой.
– При чем тут она? Безобидная старушка…
– Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?
Голосом Миркин владел хорошо:
– У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…
– Мне – нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.
Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.
– Чистодел… Что его вдруг понесло?!
– Вероятно, послали выяснить обстановку.
Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.
– И вот он же – в ночь после визита к Праховой.
Миркин вцепился руками в стол:
– Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!
– Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.
Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.
