Тем не менее смутное желание оправдаться не проходило — во всяком случае, он воскликнул в сердцах:

— Нет, о ком я думать спокойно не могу, это о тех врачах, которые лечат с девяти до пяти и считают, что болезни в нерабочие часы и по выходным дням тоже отдыхают. Ну, во всяком случае, хирурги — другая порода.

— Ты так думаешь? — тихо спросил Филипп. Он глядел на темную стену деревьев, за которой тянулось поле для гольфа. — Это ведь Ройял-Кейп? После занятий я подрабатывал тут — носил клюшки за игроками.

Деон промолчал, не зная, что ответить. Он с некоторой неловкостью вспомнил, что в воскресенье собирался в Ройял-Кейп сыграть в гольф и что Филиппа, несмотря на все его заслуги и положение, допустили бы туда только в роли служителя, носящего клюшки.

Филипп выручил его, вернувшись к прежней теме.

— Отчего же вы иной породы? — Он засмеялся. — Учитывая, разумеется, что и я в конечном счете принадлежу к врачам, практикующим медицину с девяти до пяти.

— Ну, ты относишься к другой категории, — сказал Деон быстро и с горячностью. — Научно-исследовательская работа. Это же совсем другое дело. Когда ты в последний раз видел больного?

Он почувствовал на себе взгляд Филиппа. Затем Филипп усмехнулся.

— Да, уже несколько лет не приходилось. Намек понят.

— Вообще хирургам это ближе. Они больше чувствуют личную ответственность за состояние больного. Возьмем, к примеру, пациента, которого лечит терапевт. Скажем, он в диабетической коме… Врач поставит диагноз, примет меры, но если пациент все-таки умрет… Тяжело, конечно. Однако он сделал что мог, и никому в голову не придет обвинить врача в том, что болезнь возникла по его вине.

— Ну, и среди хирургов хватает равнодушных.

— Не в этом дело. У хирурга в принципе другой, более личный подход. Потому что, если его больной умирает, он винит себя.

— А может быть, он просто более самонадеян.

Деон пропустил эти слова мимо ушей.

— Дай мне досказать свою мысль. Вот, например, моя ситуация. Скажем, я берусь за сравнительно простую операцию. Ну хотя бы устранение дефекта межжелудочковой перегородки сердца. Так вот, до операции ребенок с таким дефектом обычно чувствует себя неплохо. Он бегает, играет и так далее. Я оперирую и закрываю отверстие в перегородке. Это необходимо, иначе, когда ребенок вырастет, беды не миновать. Однако после операции ребенок долго будет находиться в тяжелом состоянии. И даже может умереть. А я знаю, что ответственность лежит на мне. Это результат моего вмешательства. Дело моих рук.

После некоторого молчания Филипп сказал:

— Да. Да, я понимаю. — И задумчиво добавил: — Вероятно, работая с детишками, трудно подавлять в себе эмоции.

— Я пытаюсь, но ничего не получается. Всякий раз одно и то же.

— Пытаешься? А как?

— Я стараюсь все-таки не соприкасаться с ними до операции. Предварительные исследования проводятся в кардиологической клинике, и я узнаю все, что требуется, на совещаниях. А сам осматриваю ребенка только накануне операции. И стараюсь сократить осмотр, насколько возможно.

Филипп кивнул, потом спросил, указывая на перекресток впереди:

— Ты знаешь дорогу?

— Да. — Деон повернул руль, и «ягуар» плавно скользнул за угол.

Некоторое время Деон вел машину молча, а потом сказал:

— Но не всегда получается.

— Вот как?

— Именно. Завтра я как раз оперирую дефект межжелудочковой перегородки. Возможно, поэтому и все эти мысли. Девочка сказала мне такое, что за душу взяло.

— Что же она сказала? — спросил Филипп.

Сестра, глаза которой над маской казались неестественно большими, робко тронула Деона за локоть. Он резко повернулся, и она невольно попятилась.

— Доктор Мурхед, профессор.

Он попытался совладать с собой, и все-таки в его голосе прозвучало раздражение.

— Что?

— Он говорит, что уже почти все готово, профессор.

Он кивнул и, опередив ее, вошел в операционную.

Анестезиолог молча посторонился, и Деон вновь увидел стол и равномерно сокращающееся сердце. И опять вспомнил слова этой девочки.

Ее звали Мариетт, и ей было восемь лет. По своему обыкновению, он до вчерашнего дня не видел ее, да и при осмотре ничего тревожащего он не заметил. Ровный пульс. Регистрация тонов не показывала отклонений вено-артериальной пульсации. У девочки были огненно-рыжие волосы, курносый, обрызнутый веснушками нос. Она с равнодушным спокойствием позволила себя осмотреть.

Выпуклость на груди слева указывала, что сердце увеличено, это было очевидно, и ясно прослушивался устойчивый шум правого желудочка.