Записки, которые я храню, относятся и к новогоднему балу, источнику волнений, интриг и ошибок. Ну, можно ли поверить этому парню?

К счастью для меня, явился Дэйв во всей своей красе.

Еще чудеснее, чем школьные балы, были вечеринки, которые мы устраивали в конце недели, по очереди. Самый подходящий для вечеринок дом был у Рэчел (была еще одна девочка, у которой дома был закрытый бассейн, но это было настолько из ряда вон выходящим, что даже не принималось в расчет). Макэндрюсы только что устроили в подвале, под гостиной и столовой, огромную детскую. Там были телевизор и камин, и большой диван с подушками, которые можно было разбросать по полу, и прямо на них ложиться, и жевать попкорн, и никому не было никакого дела. У Рэчел было трое старших братьев и сестер, так что когда настал ее черед устраивать вечеринки, все битвы были проведены и выиграны. Родители уходили в другую часть дома, а детскую на весь вечер предоставляли исключительно младшим детям. Дверь наверх закрывалась, врубалась музыка, а ближе к ночи постепенно вырубался свет.

Сами по себе вечеринки Рэчел совершенно затмил в моей памяти один из самых замечательных моментов в моей жизни. Один из тех немногих моментов, когда время останавливается, и все вокруг преисполняется совершенства. Саймон и Гарфункель пели песню «Звуки тишины»: «Здравствуй, тьма, мой старый друг, я опять пришел к тебе поговорить и под ореолом фонаря поднял воротник от ветра и дождя» — мы с Дэйвом танцевали медленный танец, луна светила в окошко полуподвала; его щека касалась моей, и мы были нераздельны. Никогда я не испытывала такой нежности, до тех самых пор, как впервые поднесла к груди своего сына и прикоснулась к его лицу; только он и я в ночной тишине.

Когда в этом году пришел День благодарения, мне было за что благодарить судьбу. На короткий период все мои звезды высыпали на небеса. Даже мама правильно повела себя в отношении мужчин. Раньше она водила к нам домой молоденьких мальчишек. Таких, как Алекс, студент колледжа, с которым она встречалась: однажды он явился ко мне в комнату, надутый, как индюк, собираясь прочесть классную нотацию типа «папочка лучше знает» — надо, мол, относиться добрее к моей бедной, милой маме; а у самого еще только-только ломался голос. «Ослиная задница, — сказала я с усталым, полным отчаяния презрением. — Убирайся на хрен из моей комнаты» [206] .

Я рассказала папе, как Алекс пытался со мной поговорить, а я обозвала его ослиной задницей. Папа рассмеялся и спросил: «Ты в самом деле так его назвала?» — «Угу». — «Бьюсь об заклад, он был потрясен». Я пожала плечами — я не собиралась произвести впечатление, я просто назвала вещи своими именами. Что я в действительностичувствовала, милого Алекса никак не касалось. А чувствовала я вот что: да кто ты такой, черт тебя возьми, чтобы говорить со мной, особенно о матери: мальчишка, сопляк. Да как ты смеешь.

Перед Днем благодарения мать начала встречаться с мужчиной. С настоящим, взрослым мужчиной, одним из двух настоящих, взрослых мужчин, с какими она на моей памяти встречалась. Второй, Алан Т., до сих пор играет важную роль в жизни брата и моей. Общение с ним доставляло истинное удовольствие — и когда я была ребенком, и потом, когда выросла; но, помимо всего прочего, не знаю, что бы я делала без Алана в некоторые переломные моменты моей жизни; он тогда служил связующим звеном между мной и реальным миром — в случае, например, когда при разводе мой адвокат стал клеиться ко мне, грозясь, что выставит непомерный счет, если я откажусь его удовлетворить. Алан свел меня с «большими шишками», конкретно — со своим старым приятелем, адвокатом, который занимался разводами «звезд», и тот в мгновение ока поставил на место этого мелюзгу. Алан, в отличие от моих родителей, всегда был рядом; недаром ведь говорят: «Когда Бог закрывает дверь, Он открывает окно».

Хотя Алан сыграл более важную роль в моей жизни, здесь я пишу о Рее, потому что Алан так долго был нам близок, что мне кажется, будто я знала его всегда. Не помню, когда Алан начал встречаться с мамой; думаю, они познакомились еще до того, как она узнала моего отца; зато помню, как тяжело я переживала их разрыв, случившийся как раз тогда, когда мне был обещан визит к моему герою, Стиву Маккуину, самому красивому мужчине в мире: как он ездил на мотоцикле в «Большом побеге», одной из серий фильма Алана, «Дело Томаса Кроуна», — а может, это был «Буллит», я не помню. Алан все равно повез бы меня, но мать запретила, твердя что-то о Фэй Данауэй, — как он, дескать, может [207] .