– Дарька, лодырь! – позвал взбодрившийся хозяин, не предложив псу и полчашечки допинга. – Хватит кемарить! Пойдём гулять! – Не успели прозвучать последние звуки восклицания, как малыш уже стоял у дырки, повернув голову в ожидании провокатора. «Вот бы мне так», - позавидовал большой засоня. – Ну, нет! – стал он сдавать назад. – Я в таком темпе не могу. Тебе хорошо – ты во всесезонной одежде, а мне надо экипироваться соответственно.

Он вспомнил тореадорскую курточку Соколовой и напялил заношенную ветровку, продуваемую всеми ветрами, которая предназначалась для мусороуборочных кампаний в институте, джинсы, которые терпеть не мог, натянул с трудом так, что ни вздохнуть, ни… это самое, ни сесть, ни нагнуться. Посмотрел в зеркало – на него таращился базарный пижон, стреляющий сигареты и остатки со дна стаканов и бутылок.

– Как ты думаешь? – спросил у пса, - соответственно я выгляжу? – Дарька согласно гавкнул в нетерпении, ему всё равно, в какой шкуре будет хозяин, лишь бы рядом. – Ладно, - вздохнув, решил Иван Ильич, - для кого наряжаемся? Для этой стиральной доски? Обойдёмся! Главное, чтобы видела нашу независимость и пренебрежение к формам.

Когда спустились с лестницы и прошли квартал, очень захотелось вернуться и переодеться в привычную свободную одежду, но, с одной стороны, возвращаться лень, с другой – захотелось переупрямить себя, а с третьей – доказать хотя бы самому себе, что форма и в самом деле не имеет никакого значения, а главное – внутреннее содержание, с которым, он надеялся, у него всё в порядке. Хуже всего, когда одёжка не соответствует душевному состоянию. В общем, старательно отворачиваясь от любопытных взглядов прохожих, особенно женщин, часто меняясь в цвете лица и потея от тесноты во всех промежностях, пижон кое-как почти добежал за спешащим Дарькой до его родового жилья, где удалось немного передохнуть, пока малыш бегал отмечаться. Ощущение было такое, что задница и всё, что спереди, голое и прикрыть нечем. Понятно стало, почему так любят джинсы женщины. Дарька в этот раз вернулся быстро и, не медля, устремился в сторону дикой прогулочной аллеи. Но там было пусто. Иван Ильич посмотрел на часы, но на руке тоже было пусто. Он и без часов догадался, что пришли слишком рано, намного раньше договорных семи.

 Для него это в порядке вещей. Если для других, даже для большинства, привычней опаздывать или, мягко говоря, задерживаться, то для него – наоборот: приходить рано. Когда в прежней счастливой супружеской жизни они с Элеонорой собирались куда-нибудь в гости или, редко, в театр, он всегда, нервничая, торопил, а она, неторопливо собираясь, терпеливо внушала ему, что это от неуверенности в себе, и надо избавляться от этого качества непоноценности. Лучше всего думать, что без него не начнут, раньше его не придут, а если и подождут, то не утомятся, и вообще, полезно немного помедлить, давая понять, что не он нуждается в чём-то и в ком-то, а нужен сам. Сама Элеонора никогда не опаздывала, задерживаясь ровно на десять минут. Даже – в театр.

Сейчас Иван Ильич не был уверен ни в себе, ни в экипировке, ни в том, что сумеет показать, что собачье свидание ему вовсе не нужно, и явился он сюда так рано всего лишь ради Дарьки. Собственно говоря, так оно и было, ведь в течение сумбурного дня он ни разу не вспомнил о Юлиной тётке. «Вот же мымра!» - подумал раздражённо. – «Не может прийти пораньше!» Приходилось маячить в лесных дебрях в одиночестве. Но долго прохлаждаться в лесной тиши не удалось, поскольку главный гуляка, низко опустив следоискатель, торопливо побежал зигзагами по тропе вперёд, всё уменьшая амплитуды синусоиды и ускоряя волновой бег. Надо было бежать следом в отнюдь не спортивной форме.

Через пару обильных струй пота за поворотом показалась спина женщины. Узкие плечи, отчётливая ямка между лопатками, ясно выраженная литературно-осиная талия, узкий зад и крепкие прямые ноги явно принадлежали девушке. Светлое платье плотно облегало фигуру. Распущенные волосы свободно падали на плечи. Под ногами у неё путалась Юлька, то и дело отбегая на край аллеи. Дарька стремительно налетел на подругу, повалил, она вывернулась, вскочила, снова была повалена, и вот они уже устроили радостные собачьи салочки. А девица, намеренно не обращая на них внимания, продолжала широко и мерно шагать, как солдат, хотя наверняка слышала приближающиеся сзади неровные шаги. «Такая», - подумал Иван Ильич, - точно не умеет спешить и поджидать, уверенная в том, что спешить к ней и поджидать её должны другие».

– Постойте! – закричал запыхавшийся кроссмен. – Сегодня вы с Юлькой?

Она, наконец-то, остановилась, полуобернулась и… Вера Васильевна ответила с лёгкой усмешкой:

– Как видите.

Он, опешив и растерявшись, увидел, что это совсем не мымра и не жердь, и уж точно не стиральная доска. На него лукаво глядели смеющиеся серые глаза, слегка и умело удлинённые чёрной тушью, приветливо улыбались слегка и умело подкрашенные губы и симпатично торчала высокая грудь, не имея ничего общего со вчерашней тореадорской фигурой.

– Простите, - промямлил он, - не узнал.

Она засмеялась.

– Я пришла пораньше, а то встреча в точно назначенное время очень смахивала бы на любовное свидание. Как вы думаете?

Он никак не думал и, конечно, не допёр до такой казуистической мысли и поэтому согласился:

– Я… тоже…

Она опять рассмеялась, будто играя с ним в поддавки. А он никак не мог прийти в равновесие. Язык не слушался, как будто его тоже одели в джинсы, а по задней промежности потёк пот, и Иван Ильич испугался, что он просочится наружу. Элеонора говорила, что обильное потоотделение – тоже признак неуверенности в себе, и сейчас он полностью был с ней согласен.

– Вы так спешили прийти пораньше, - долбала Вера Васильевна вконец растерявшегося кавалера, пришедшего значительно раньше назначенного срока, чтобы не подумала, что на свидание, - что даже не успели переодеться в домашнее?

– В общем… да… - подтвердил Иван Ильич, начиная злиться и на себя, и на неё.

– Пришлось даже удрать с работы? – тюкала она в одну точку, словно проверяя на устойчивость его психику.

– Нет… почему же… - нехотя возразил он. – У нас, в общем, довольно свободное расписание.