Потому я думаю, что философія Нмецкая, въ совокупности съ тмъ развитіемъ, которое она получила въ послдней систем Шеллинга, можетъ служить у насъ самою удобною ступенью мышленія отъ заимствованныхъ системъ къ любомудрію самостоятельному, соотвтствующему основнымъ началамъ древне-Русской образованности и могущему подчинить раздвоенную образованность Запада цльному сознанію врующаго разума.

Древне-Русская, православно-Христіанская образованность, лежавшая въ основаніи всего общественнаго и частнаго быта Россіи, заложившая особенный складъ Русскаго ума, стремящагося ко внутренней цльности мышленія, и создавшая особенный характеръ коренныхъ Русскихъ нравовъ, проникнутыхъ постоянною памятью объ отношеніи всего временнаго къ вчному и человческаго къ Божественному, — эта образованность, которой слды до сихъ поръ еще сохраняются въ народ, была остановлена въ своемъ развитіи прежде, чмъ могла принести прочный плодъ въ жизни или даже обнаружить свое процвтаніе въ разум. На поверхности Русской жизни господствуетъ образованность заимствованная, возросшая на другомъ корн. Противорчіе основныхъ началъ двухъ спорящихъ между собою образованностей есть главнйшая, если не единственная, причина всхъ золъ и недостатковъ, которые могутъ быть замчены въ Русской земл. Потому, примиреніе обихъ образованностей въ такомъ мышленіи, котораго основаніе заключало бы въ себ самый корень древне-Русской образованности, а развитіе состояло бы въ сознаніи всей образованности Западной и въ подчиненіи ея выводовъ господствующему духу православно-Христіанскаго любомудрія, — такое примирительное мышленіе могло бы быть началомъ новой умственной жизни въ Россіи и, — кто знаетъ? — можетъ быть, нашло бы отголоски и на Запад, среди искреннихъ мыслителей, безпристрастно ищущихъ истины.

Чья вина была въ томъ, что древне-Русская образованность не могла развиться и господствовать надъ образованностью Запада? — Вина ли вншнихъ историческихъ обстоятельствъ, или внутренняго ослабленія духовной жизни Русскаго человка? Ршеніе этого вопроса не касается нашего предмета. Замтимъ только, что характеръ просвщенія, стремящагося ко внутренней, духовной цльности, тмъ отличается отъ просвщенія логическаго, или чувственно-опытнаго, или вообще основаннаго на развитіи распавшихся силъ разума, что послднее, не имя существеннаго отношенія къ нравственному настроенію человка, не возвышается и не упадаетъ отъ его внутренней высоты или низости, но, бывъ однажды пріобртено, остается навсегда его собственностію, независимо отъ настроенія его духа. Просвщеніе духовное, напротивъ того, есть знаніе живое: оно пріобртается по мр внутренняго стремленія къ нравственной высот и цльности, и исчезаетъ вмст съ этимъ стремленіемъ, оставляя въ ум одну наружность своей формы. Его можно погасить въ себ, если не поддерживать постоянно того огня, которымъ оно загорлось.

По этой причин, кажется, нельзя не предположить, что хотя сильныя вншнія причины, очевидно, противились развитію самобытной Русской образованности, однакоже упадокъ ея совершился и не безъ внутренней вины Русскаго человка. Стремленіе къ вншней формальности, которое мы замчаемъ въ Русскихъ раскольникахъ, даетъ поводъ думать, что въ первоначальномъ направленіи Русской образованности произошло нкоторое ослабленіе еще гораздо прежде Петровскаго переворота. Когда же мы вспомнимъ, что въ конц 15-го и въ начал 16-го вка были сильныя партіи между представителями тогдашней образованности Россіи, которыя начали смшивать Христіанское съ Византійскимъ, и по Византійской форм хотли опредлить общественную жизнь Россіи, еще искавшую тогда своего равновсія; то мы поймемъ, что въ это самое время и, можетъ быть, въ этомъ самомъ стремленіи и начинался упадокъ Русской образованности. Ибо дйствительно, какъ скоро Византійскіе законы стали вмшиваться въ дло Русской общественной жизни, и для грядущаго Россіи начали брать образцы изъ прошедшаго порядка Восточно-Римской Имперіи; то въ этомъ движеніи ума уже была ршена судьба Русской коренной образованности. Подчинивъ развитіе общества чужой форм, Русскій человкъ тмъ самымъ лишилъ себя возможности живаго и правильнаго возрастанія въ самобытномъ просвщеніи, и хотя сохранилъ святую истину въ чистомъ и неискаженномъ вид, но стснилъ свободное въ ней развитіе ума и тмъ подвергся сначала невжеству, потомъ, вслдствіе невжества, подчинился непреодолимому вліянію чужой образованности.

Хотя просвщеніе иноземное принадлежитъ почти исключительно высшему, такъ называемому, образованному классу Русскаго народа, а первобытное просвщеніе Россіи хранится, не развиваясь, въ нравахъ, обычаяхъ и внутреннемъ склад ума, такъ называемаго, простаго народа, — однакожъ, противорчіе этихъ двухъ просвщеній отзывается равно вредными послдствіями на оба класса. Ни тутъ, ни тамъ, нтъ ничего цльнаго, однороднаго. Ни иноземная образованность не можетъ принести даже тхъ плодовъ, какіе она приноситъ въ другихъ странахъ, ибо не находитъ для себя корня въ земл; ни коренная образованность не можетъ сохранять своего значенія, потому что вся вншняя жизнь проникнута другимъ смысломъ. Въ нравственномъ отношеніи такое противорчіе еще вредне, чмъ въ умственномъ, и большая часть пороковъ Русскаго человка, которые приписываются разнымъ случайнымъ причинамъ, происходитъ единственно отъ этого основнаго разногласія Русской жизни.

Самый образъ распространенія вншней иноземной образованности посреди Русскаго народа уже опредляетъ характеръ ея нравственнаго вліянія. Ибо распространеніе это совершается, какъ я уже сказалъ, не силою внутренняго убжденія, но силою вншняго соблазна, или вншней необходимости. Въ обычаяхъ и нравахъ своихъ отцевъ Русскій человкъ видитъ что-то святое; въ обычаяхъ и нравахъ привходящей образованности онъ видитъ только приманчивое или выгодное, или просто насильственно неразумное. Потому, обыкновенно онъ поддается образованности противъ совсти, какъ злу, которому противостоять не нашелъ въ себ силы. Принимая чужіе нравы и обычаи, онъ не измняетъ своего образа мыслей, но ему измняетъ. Сначала увлекается или поддается, потомъ уже составляетъ себ образъ мыслей, согласный съ своимъ образомъ жизни. Потому, чтобы сдлаться образованнымъ, ему прежде нужно сдлаться боле или мене отступникомъ отъ своихъ внутреннихъ убжденій. Какія послдствія должно имть такое начало образованности на нравственный характеръ народа, — легко отгадать заочно. Правда, до сихъ поръ, слава Богу, Русскій народъ еще не теряетъ своей чистой вры и многихъ драгоцнныхъ качествъ, которыя изъ этой вры рождаются; но, по несчастію, нельзя не сознаться, что онъ потерялъ уже одну изъ необходимыхъ основъ общественной добродтели: уваженіе къ святын правды.

Здсь коснулись мы такого предмета, о которомъ едва ли можетъ говорить равнодушно человкъ, сколько нибудь любящій свое отечество. Ибо если есть какое зло въ Россіи, если есть какое либо неустройство въ ея общественныхъ отношеніяхъ, если есть вообще причины страдать Русскому человку, то вс он первымъ корнемъ своимъ имютъ неуваженіе къ святости правды.

Да, къ несчастію, Русскому человку легко солгать. Онъ почитаетъ ложь грхомъ общепринятымъ, неизбжнымъ, почти не стыднымъ, какимъ-то вншнимъ грхомъ, происходящимъ изъ необходимости вншнихъ отношеній, на которыя онъ смотритъ, какъ на какую-то неразумную силу. Потому, онъ не задумавшись готовъ отдать жизнь за свое убжденіе, претерпть вс лишенія для того, чтобы не запятнать своей совсти, и въ то же время лжетъ за копйку барыша, лжетъ за стаканъ вина, лжетъ изъ боязни, лжетъ изъ выгоды, лжетъ безъ выгоды. Такъ удивительно сложились его понятія въ послднее полуторастолтіе. Онъ совершенно не дорожитъ своимъ вншнимъ словомъ. Его слово — это не онъ, это его вещь, которою онъ владетъ на прав Римской собственности, то есть, можетъ ее употреблять и истреблять, не отвчая ни передъ кмъ. Онъ не дорожитъ даже своею присягою. На площади каждаго города можно видть калачниковъ, которые каждый торгъ ходятъ по десяти разъ въ день присягать въ томъ, что они не видали драки, бывшей передъ ихъ глазами. При каждой покупк земли, при каждомъ ввод во владніе собираются вс окружные сосди присягать, сами не зная въ чемъ и не интересуясь узнать этого. — И это отсутствіе правды у того самаго народа, котораго древніе путешественники хвалили за правдолюбіе, который такъ дорожилъ присягою, что даже въ правомъ дл скоре готовъ былъ отказаться отъ своего иска, чмъ произнести клятву!

А между тмъ, лишившись правдивости слова, какъ можетъ человкъ надяться видть устройство правды въ его общественныхъ отношеніяхъ? Покуда не возраститъ онъ въ себ безусловное уваженіе къ правд слова, какимъ вншнимъ надзоромъ можно уберечь общество отъ тхъ злоупотребленій, которыя только самимъ обществомъ могутъ быть замчены, оцнены и исправлены?

Но это отсутствіе правды, благодаря Бога, проникло еще не въ самую глубину души Русскаго человка; еще есть сферы жизни, гд святость правды и врность слову для него остались священными. На этой части его сердца, уцлвшей отъ заразы, утверждается возможность его будущаго возрожденія. Много путей открывается передъ мыслію, по которымъ Русскій человкъ можетъ идти къ возрожденію въ прежнюю стройность жизни. Вс они съ большею или меньшею вроятностію могутъ вести къ желанной цли, ибо достиженіе этой цли еще возможно, покуда силы Русскаго духа еще не утрачены, покуда вра въ немъ еще не погасла, покуда на господственномъ состояніи его духа еще лежитъ печать прежней цльности бытія. Но одно достоврно и несомннно, что тотъ вредъ, который чужая образованность производитъ въ умственномъ и нравственномъ развитіи Русскаго народа, не можетъ быть устраненъ насильственнымъ удаленіемъ отъ этой образованности или отъ ея источника, — Европейской науки. Ибо, во первыхъ, это удаленіе невозможно. Никакіе карантины не остановятъ мысли и только могутъ придать ей силу и заманчивость тайны. Во вторыхъ, если бы и возможно было остановить входъ новыхъ мыслей, то это было бы еще вредне для Русской образованности, ибо въ Россіи движется уже такъ много прежде вошедшихъ понятій Запада, что новыя могли бы только ослабить вредъ прежнихъ, разлагая и разъясняя, и доводя до своего отвлеченнаго основанія, съ которымъ вмст должны они или упасть, или остаться. Ибо въ настоящее время все развитіе Европейскаго ума, сознаваясь, разлагается до своего послдняго начала, которое само сознаетъ свою неудовлетворительность. Между тмъ какъ, оставаясь неконченными и несознанными, но только требующими приложенія и воплощенія, прежнія понятія Запада могли бы быть тмъ вредне въ Россіи, что лишились бы своего противодйствія въ собственномъ развитіи. Если бы не узнала Россія Шеллинга и Гегеля, то какъ уничтожилось бы господство Вольтера и энциклопедистовъ надъ Русскою образованностію? Но, наконецъ, если бы даже и возможно было совершенно изгнать Западную образованность изъ Россіи, то кратковременное невжество подвергло бы ее опять еще сильнйшему вліянію чужаго просвщенія. Россія опять воротилась бы къ той эпох Петровскаго преобразованія, когда введеніе всего Западнаго, только потому что оно не Русское, почиталось уже благомъ для Россіи, ибо влекло за собой образованность. И что же вышло бы изъ этого? Вс плоды полуторастолтняго ученичества Россіи были бы уничтожены для того, чтобы ей снова начать тотъ же курсъ ученія.

Одинъ изъ самыхъ прямыхъ путей къ уничтоженію вреда отъ образованности иноземной, противорчащей духу просвщенія Христіанскаго, былъ бы, конечно, тотъ, чтобы развитіемъ законовъ самобытнаго мышленія подчинить весь смыслъ Западной образованности господству православно-Христіанскаго убжденія. Ибо мы видли, что Христіанское любомудріе иначе понимается Православною Церковію, чмъ какъ оно понимается Церковью Римскою или протестантскими исповданіями. Затрудненія, которыя встрчало Христіанское мышленіе на Запад, не могутъ относиться къ мышленію православному. Для развитія же этого самобытнаго православнаго мышленія не требуется особой геніальности. Напротивъ, геніальность, предполагающая непремнно оригинальность, могла бы даже повредить полнот истины. Развитіе этого мышленія должно быть общимъ дломъ всхъ людей врующихъ и мыслящихъ, знакомыхъ съ писаніями св. Отцевъ и съ Западною образованностію. Данныя къ нему готовы: съ одной стороны, Западное мышленіе, силою собственнаго развитія дошедшее до сознанія своей несостоятельности и требующее новаго начала, котораго еще не знаетъ; съ другой, глубокое, живое и чистое любомудріе св. Отцевъ, представляющее зародышъ этого высшаго философскаго начала. Его простое развитіе, соотвтственное современному состоянію науки и сообразное требованіямъ и вопросамъ современнаго разума, составило бы само собой, безъ всякихъ остроумныхъ открытій, ту новую науку мышленія, которая должна уничтожить болзненное противорчіе между умомъ и врою, между внутренними убжденіями и вншнею жизнію.