Однакоже, если при начал реформаціи была возможность двухъ исходовъ, то, посл ея развитія, уже не было другой, кром исполнившейся. Строить зданіе вры на личныхъ убжденіяхъ народа — т`oже, что строить башню по мыслямъ каждаго работника. Общаго между врующими протестантами были только нкоторыя особыя понятія ихъ первыхъ предводителей, буква Священнаго Писанія и естественный разумъ, на которомъ ученіе вры должно было сооружаться. Въ настоящее время едва ли найдется много лютеранскихъ пасторовъ, которые бы во всемъ были согласны съ исповданіемъ Аугсбургскимъ, хотя, при вступленіи въ должность, вс общаются принимать его за основаніе своего вроученія. Между тмъ естественный разумъ, на которомъ должна была утвердиться Церковь, переросъ вру народа. Понятія философскія все боле и боле замняли и замняютъ понятія религіозныя. Пройдя эпоху неврія сомнвающагося, потомъ эпоху неврія фанатическаго, мысль человка перешла наконецъ къ неврію равнодушно-разсуждающему, а вмст съ тмъ и къ сознанію внутренней пустоты, требующей живаго убжденія, которое бы связывало человка съ человкомъ не холоднымъ согласіемъ въ отвлеченныхъ убжденіяхъ, не наружною связью вншнихъ выгодъ, но внутреннимъ сочувствіемъ цльнаго бытія, одною любовью, однимъ разумомъ и однимъ стремленіемъ проникнутаго.

Но гд найдетъ Западъ эти живыя убжденія? Воротиться къ тому, чему онъ врилъ прежде, уже невозможно. Насильственные возвраты, искусственная вра — т`oже, что стараніе нкоторыхъ охотниковъ до театра убдить себя, что декорация — дйствительность.

Раздробивъ цльность духа на части и отдленному логическому мышленію предоставивъ высшее сознаніе истины, человкъ въ глубин своего самосознанія оторвался отъ всякой связи съ дйствительностію и самъ явился на земл существомъ отвлеченнымъ, какъ зритель въ театр, равно способный всему сочувствовать, все одинаково любить, ко всему стремиться, подъ условіемъ только, чтобы физическая личность его ни отъ чего не страдала и не безпокоилась. Ибо только отъ одной физической личности не могъ онъ отршиться своею логическою отвлеченностію.

Потому не только вра утратилась на Запад, но вмст съ ней погибла и поэзія, которая безъ живыхъ убжденій должна была обратиться въ пустую забаву и сдлалась тмъ скучне, чмъ исключительне стремилась къ одному вообразимому удовольствію.

Одно осталось серьезное для человка: это промышленность; ибо для него уцлла одна дйствительность бытія: его физическая личность. Промышленность управляетъ міромъ безъ вры и поэзіи. Она въ наше время соединяетъ и раздляетъ людей; она опредляетъ отечество, она обозначаетъ сословія, она лежитъ въ основаніи государственныхъ устройствъ, она движетъ народами, она объявляетъ войну, заключаетъ миръ, измняетъ нравы, даетъ направленіе наукамъ, характеръ — образованности; ей покланяются, ей строятъ храмы, она дйствительное божество, въ которое врятъ нелицемрно и которому повинуются. Безкорыстная дятельность сдлалась невроятною; она принимаетъ такое же значеніе въ мір современномъ, какое во времена Сервантеса получила дятельность рыцарская.

Впрочемъ мы всего еще не видимъ. Неограниченное господство промышленности и послдней эпохи философіи, можно сказать, только начинается. Рука объ руку одна съ другой, имъ слдуетъ еще пройти весь кругъ новаго развитія Европейской жизни. Трудно понять, до чего можетъ достигнуть Западная образованность, если въ народахъ не произойдетъ какой нибудь внутренней перемны. Эта возможная перемна, очевидно, можетъ заключаться только въ перемн основныхъ убжденій, или, другими словами, въ измненіи духа и направленія философіи, — ибо въ ней теперь весь узелъ человческаго самосознанія.

Но характеръ господствующей философіи, какъ мы видли, зависитъ отъ характера господствующей вры. Гд она и не происходитъ отъ нея непосредственно, гд даже является ея противорчіемъ, философія все таки рождается изъ того особеннаго настроенія разума, которое сообщено ему особеннымъ характеромъ вры. Тотъ же смыслъ, которымъ человкъ понималъ Божественное, служитъ ему и къ разумнію истины вообще.

Подъ вліяніемъ Римскаго исповданія, этотъ смыслъ былъ логическая разсудочность, которая, однакоже, дйствовала только отрывочно, не имя возможности собраться въ свою отдльную цльность, ибо полнота ея дятельности разрушалась вмшательствомъ вншняго авторитета.

Подъ вліяніемъ исповданій протестантскихъ, эта разсудочность достигла полнаго развитія въ своей отдленности и, сознавая себя въ этой полнот своего развитія, какъ нчто высшее, назвала себя разумомъ (die Vernunft), въ противоположность отъ прежней своей отрывчатой дятельности, для которой оставила названіе разсудка (der Verstand).

Но для насъ, воспитанныхъ вн Римскаго и протестантскаго вліянія, ни тотъ, ни другой способъ мышленія не могутъ быть вполн удовлетворительны. Хотя мы и подчиняемся образованности Запада, ибо не имемъ еще своей, но только до тхъ поръ можемъ подчиняться ей, покуда не сознаемъ ея односторонности.

Въ Церкви Православной отношеніе между разумомъ и врою совершенно отлично отъ Церкви Римской и отъ протестантскихъ исповданій. Это отличіе заключается между прочимъ въ томъ, что въ Православной Церкви Божественное Откровеніе и человческое мышленіе не смшиваются; предлы между Божественнымъ и человческимъ не переступаются ни наукою, ни ученіемъ Церкви. Какъ бы ни стремилось врующее мышленіе согласить разумъ съ врою, но оно никогда не приметъ никакого догмата Откровенія за простой выводъ разума, никогда не присвоитъ выводу разума авторитетъ Откровеннаго догмата. Границы стоятъ твердо и нерушимо. Никакой патріархъ, никакое собраніе епископовъ, никакое глубокомысленное соображеніе ученаго, никакая власть, никакой порывъ такъ называемаго общаго мннія какого бы ни было времени не могутъ прибавить новаго догмата, ни измнить прежній, ни приписать его толкованію власть Божественнаго Откровенія и выдать такимъ образомъ изъясненіе человческаго разума за святое ученіе Церкви, или вмшать авторитетъ вчныхъ и незыблемыхъ истинъ Откровенія въ область наукъ, подлежащихъ развитію, измняемости, ошибкамъ и личной совсти каждаго. Всякое распространеніе Церковнаго ученія дале предловъ Церковнаго преданія само собою выходитъ изъ сферы Церковнаго авторитета и является, какъ частное мнніе, боле или мене уважительное, но уже подлежащее суду разума. И чье бы ни было новое мнніе, не признанное прежними вками, хотя бы мнніе цлаго народа, хотя бы большей части всхъ Христіанъ какого нибудь времени, — но если бы оно захотло выдать себя за догматъ Церкви, то этимъ притязаніемъ оно исключило бы себя изъ Церкви. Ибо Церковь Православная не ограничиваетъ своего самосознанія какимъ нибудь временемъ, — сколько бы это время ни почитало себя разумне прежнихъ; но вся совокупность Христіанъ всхъ вковъ, настоящаго и прошедшихъ, составляетъ одно недлимое, вчно для нея живущее собраніе врныхъ, связанныхъ единствомъ сознанія столько же, сколько общеніемъ молитвы.

Такая неприкосновенность предловъ Божественнаго Откровенія, ручаясь за чистоту и твердость вры въ Православной Церкви, съ одной стороны ограждаетъ ея ученіе отъ неправильныхъ перетолкованій естественнаго разума, съ другой — ограждаетъ разумъ отъ неправильнаго вмшательства Церковнаго авторитета. Такъ что для православнаго Христіанина всегда будетъ равно непонятно и то, какъ можно жечь Галилея за несогласіе его мнній съ понятіями Церковной іерархіи, и то, какъ можно отвергать достоврность Апостольскаго посланія за несогласіе истинъ, въ немъ выраженныхъ, съ понятіями какого нибудь человка или какого нибудь времени.