— Все зависит от вас самих.

— Нет, стенку лбом не прошибешь.

— Да, стены у нас тут крепостные, времен генерал-губернатора Перовского, — весело заметил Георгий.

— Я имею в виду не вас лично.

— Понимаю. Так ты приехал просить новую машину или проситься на новую работу? Если речь идет о грузовике, то это сделаем...

— Спасибо, Георгий Леонтьевич. — Виктор быстро встал, чтобы разом кончить неприятный разговор.

— А что касается перевода, то не могу, никак не могу пойти тебе навстречу. Ты сам, горячая головушка, только что доказывал, что поиски воды — дело очень перспективное. Скажу по секрету: разведанных запасов никеля хватит нашим заводам лет на двадцать, медной руды — лет на тридцать, газа — на добрую полсотню лет, а водой города и рабочие поселки не обеспечены. Твой профессор прав: тут мы держимся на пределе.

Виктор стоял перед ним, неловко переминаясь с ноги на ногу, — то ли опять сесть, то ли уж стоя выслушать до конца главного геолога.

— Ладно, иди. Забудем разговор о твоем переводе в другую партию.

— Большое спасибо за машину, Георгий Леонтьевич.

— Передай привет отцу.

«Ладный парень вымахал у Петра Ефимовича», — подумал опять Георгий. И вспомнил, как всезнающая Любека сказала недавно за столом, будто Саша дружит с Виктором. Тогда он не обратил внимания на слова племянницы, а сейчас точно впервые открыл для себя, что дочь-то у него невеста. Выросла без матери и без отца. Решила стать ученым биологом. В прошлом году пыталась поступить в Московский университет. Не сдала, вернее, не прошла по конкурсу, однако не стала искать другого вуза, где конкурс повольготнее. «Зарабатывает стаж» на стройке и снова готовится к экзаменам. В наш век молодежи приходится выбирать одно из двух: если уж учение до победного конца, то, значит, поздняя, к тридцати годам, рассудочная любовь. Выходит, что наука оплачивается не только молодостью, а и первой трепетной любовью. Саша как раз из тех, кто ради дела может поступиться чем угодно.

Секретарь принесла ему сегодняшнюю почту. Он бегло просмотрел служебные бумаги и телеграммы, расписал их по исполнителям, оставив одну из телеграмм себе. Это был отрицательный ответ из министерства по поводу разведки железных руд. На сей раз ответ пришел категорический, с угрожающей ссылкой на авторитет Голосова.

Голосов, Голосов... Опять Семен Захарович Голосов начинает повелевать геологической службой на Урале. Он то исчезал из виду, то появлялся, как блуждающая звезда на далеком столичном небосклоне. Сразу после войны был даже заместителем министра, потом отошел от крупных административных дел, занявшись редактированием академического журнала. И вот стал консультантом по всему Уралу.

Георгий долго смотрел на карту, где среди множества цветных пятен и пятнышек было особо обведено черным карандашом старое месторождение железных руд, открытое еще его отцом. Когда-то находка порадовала самого Орджоникидзе, но с годами к ней стали относиться все равнодушнее, окрестив ее «забалансовыми» рудами. Иные сторонники Голосова уже поговаривают о том, что не надо было и огорода городить, то бишь строить металлургический комбинат на этих трудных для доменщиков рудах, чтобы потом завозить сюда руду из Казахстана или даже с карьеров знаменитой КМА. Но, во-первых, комбинат начал строиться в войну, когда Курская магнитная аномалия притягивала к себе не экскаваторы, а танки; и, во-вторых, не геологи и не строители повинны в том, что кто-то очень не любит торить новые дорожки в металлургической науке...

Ну и денек выдался нынче: сплошные разговоры. Георгий до вечера принимал начальников экспедиций, потом приехавших из Москвы инженеров-экспертов. Он все никак не мог приноровиться к управленческой работе. Казалось, что захлестывают текущие дела, что он теряет время попусту, не умея одолеть центростремительную силу окружающих его людей, приученных к тому, что все решает лично главный геолог.

Стояло майское безветрие, вслед за которым мог разыграться июньский суховей, долетающий сюда из пекла Каракумов. Георгий вышел на набережную. После короткого и позднего разлива Урал привычно входил в свои берега. Молодые осокори толпились по щиколотку в воде, и краснотал, полегший по течению, уже начал выпрямляться. Только на самой излучине реки тяжело клонилась старая одинокая ветла. Он подумал о черемухе на Верхней Дубовке, что погибала, расцветая в последний раз. И вспомнил Зою. Он всегда старался представить жену такой,какой была бы она-сейчас, сию минуту. Но у него ничего не получалось: Зоя по-прежнему виделась ему в расцвете сил, который наступает в начальную пору материнства. А ведь ей было бы теперь тоже за сорок. Когда она сгорела буквально за одну неделю от крупозного воспаления легких, Саша еще плохо понимала, какая беда свалилась на ее плечи.

Она растерянно смотрела на отца, на бабушку, которая ласково гладила внучку по голове и, заливаясь горькими слезами, поспешно отворачивалась. В детстве смерть непостижима. Только с годами осознается вся необратимость такой беды, как уход из жизни. Время притупляет боль у старших и обостряет у детей. Саша не плакала даже на могиле матери, но чем взрослей становилась она, тем чаще оплакивала мать, забившись по вечерам в темный угол бабушкиной комнаты. Так и выросла, тайно печалясь и тоскуя. И вот сама теперь начинает испытывать на себе исцеляющую силу времени. Но с какой плохо скрытой тревогой она встретила Павлу Метелеву, о которой, конечно, слышала...

Георгий медленно шел вдоль парапета набережной. Весь крутой склон правого берега реки был густо забрызган, словно из краскопульта, свежей глянцевитой зеленью, и рыжий глинистый откос по-весеннему принарядился. Внизу плыл против течения игрушечный пароходик, заменявший теперь и ветхий, отживший свой век купеческий паром, и разбитных лодочников-перевозчиков. Если бы Урал до осени оставался полноводным, как сейчас, то от самой Магнитки и до Каспия все лето напролет ходили бы по нему речные трамваи и небольшие баржи. Урал — третья по длине река в Европе, да мало у него притоков: Кама предпочла Волгу; и уж на что Белая, родная его сестра, но и та потянулась вслед за Камой. Урал пожертвовал ради Волги, главной улицы России, буквально всем. Ну, а сам-то он привык быть скромным работягой-молотобойцем в уральской кузнице. Разве лишь весной, поустав от долгой зимней смены, вдруг вымахнет из берегов, с шумом пройдется по степи, удивляя всех своей казацкой удалью. Но тут же и спохватится, что загулял не в меру.

Георгий остановился у полевого орудия, вознесенного на пьедестал в честь героев обороны города в девятнадцатом году. Именно отсюда, с высокого берега реки, до последнего снаряда день и ночь отстреливались деповские рабочие от белой конницы генерал-лейтенанта Дутова, За левобережной рощей, за рекой лежала сиреневая степь, где когда-то разворачивались в сотенные лавы дутовцы. А за этой пушкой, может быть, стоял молодой артиллерист Прокофий Метелев, отец Павлы...

Как ни старался он не думать о Павле, но каждый раз опять возвращался к недавней встрече с ней. В юности они расстались навсегда, однако через несколько лет жизнь вывела их на общую дорогу разных бед и неудач. Сперва он, Каменицкий, потерял свою Зою Александровну, а потом и Павла осталась без мужа, который оказался совершенно случайным человеком. Не похожие друг на друга беды заставили их вернуться в прошлое. Это только говорят, что жизнь начинается сначала, а вообще-то она прямое продолжение несбывшихся надежд и чаяний, пусть и не сбылись они по твоей собственной вине или воле, как у него, Каменицкого... Он удивился ходу своих мыслей: еще год назад ему казалось, что все личное давно осыпалось и облетело, точно березовый колок на сентябрьском ветру.