Ночь давно уже наступила, и поднялся ветер. Вода плескалась о берег — беспредельная, незримая, и ее черная зыбь наполняла душу тревогой. Ветер рвался, плакал и кружился в небе, полном больших облаков; самый малый, последний след пожара, обагрявшего запад, исчез. Порою луна появлялась в разрывах туч; она плыла, пробираясь от одного просвета к другому, потухая почти тотчас после того, как вспыхнет, и обливая на минуту своей струей сумрачные волны, оставляя на них тусклые желтовато-серые и мрачно-зеленые пятна. В этих промельках света едва можно было успеть различить необъятный круг небесного купола; земля на горизонте чудилась лишь узкой полосой цвета угля; все остальное пространство поглотили трепещущее море, мутный туман и плотные тела облаков.

Запеленутое в белую ткань тело положили на ступеньки. Когда Паоло распрямился, в лицо ему ударил такой порыв ветра, что он едва удержался на ногах.

— Ну и ну! — пробормотал он. — Как бы не сдуло!

— Тебя, что ли? — хохотнул Лука. — Да, ты тощий! Ну так камень себе к ногам привяжи, чтоб и впрямь ветром не унесло.

Это была шутка на славу! И напарники долгим хохотом отдали ей должное. Наконец Лука вспомнил о деле и склонился над корзиной (на этом месте, где такие дела издавна делались, стояла немалая корзина с камнями разной величины и веса), а Паоло приготовил веревку. Они обвязали и закрепили веревкою камень и уже поволокли его к мертвому телу, как вдруг Лука запнулся и опустил ношу.

— Нет, погоди-ка, — сказал он странным голосом. — Пока не могу.

— Ты чего? — возмущенно воззрился на него Паоло. — Что значит не могу?

— Сказал же — пока! — огрызнулся Лука и, пошарив на поясе, извлек на божий свет — вернее, на божию ночную тьму — нечто небольшое и невзрачное, но булькающее столь приманчиво, что у Паоло зачастило сердце при этом расчудесном звуке. — Мне надо выпить.

Паоло тотчас ощутил самую острую необходимость сделать то же самое. Они всегда пили с Лукою — но после работы. Паоло и в голову не приходило, что можно и до, и во время, и после. Как же замечательно, что Лука придумал это!

Старший тюремщик приложился к фляжке и не отнимал ее ото рта столь долго, что Паоло забеспокоился

Когда фляжка попала ему в руки, он первым делом взболтал ее, и на душе полегчало: там еще оставалось более чем достаточно! Он всосал в себя жгучую жидкость и едва не задохнулся: этот напиток был покрепче всех, которые ему приходилось пить. Ох, забирает… забирает…

Ноги у него подогнулись, и он сел рядом с Лукой, который уже удобно устроился на ступеньках. Сесть-то они сели, а вот смогут ли встать? Что же это такое с ногами?

— Сейчас отойдет, — успокоил его Лука. — Это только первую минуту в ноги шибает, а потом таким теплом ляжет под сердце, так голову взвеселит, что… эхма! И все нипочем!

— Нипочем… что? — не понял Паоло.

Лука глянул на него исподлобья и смущенно махнул в сторону:

— Да вот это… вот это нипочем.

Паоло поглядел. Что за чепуха? Нет там никого и ничего, кроме белого, спеленутого покрывалом тела. Это оно, что ль, тревожит Луку? Да ну, быть того не может!

— Ты что, боишься? — спросил он не подумав, и испугался, и даже голову прикрыл руками, спасаясь от справедливого гнева Луки, однако старший тюремщик не разгневался, не возмутился, а с тем же смущением кивнул:

— Да не то что боюсь, а как-то так… помощником Харона себя чувствую, понял?

— Какой еще Харон? Не знаю такого. Он откуда? Из какой тюрьмы?

Лука хихикнул и чуть не свалился со ступеньки.

— Эх, брат… Харон — не тюремщик, а перевозчик. Перевозчик, понял?

— Баркайоло? Или паромщик на острове Лидо?

— Вот-вот, что-то вроде баркайоло, — подтвердил Лука, сделав еще один увесистый глоток, и Паоло отозвался не раньше, чем последовал его примеру:

— Все равно не знаю такого.

— Да его и не может никто живой знать, — таинственно шепнул напарник. — Он и сам с живыми не знается. А вот как помрешь, он тут как тут. Хватает тебя и везет через канал — Ахеронт называется — в Аид.

Последнее слово показалось Паоло чем-то знакомым, но ему довольно долго пришлось его обдумывать, пока из глубин памяти не выплыло другое созвучие — ад. И стало как-то не по себе. Что это завел тут Лука? Еще про спасение души начнет болтать… Конечно, пора было покончить с делом и убираться восвояси, однако ноги никак не хотели слушаться. Тем временем Лука повернул голову и поглядел на Паоло темными пьяными глазами.

— Ты не думай, я не спятил. Хотя и впрямь мне теперь то и дело мерещится ладья этого перевозчика. Ведь Харон — это язычник, прибери господь его душу грешную! Мне про него рассказывал один узник — упокой боже и его на небесах! Бывало, приду к нему в камеру, а он посмеивается: «Ну что, подручный Харона, не по мою ли душу явился? Когда решено меня через Стикс перевезти?»

— Ахеронт, — уточнил памятливый Паоло. — Ты говорил, что канал, ну, где плавает тот баркайоло, называется Ахеронт.