— Да черт ли их разберет, язычников! — с досадой отмахнулся Лука. — Этот-то, знакомец мой, и так, и так этот канал называл. У них там еще какая-то Лета была. «Кану, — говорил, — в Лету — и все, и не помянет никто». Может, какой-нибудь боковой каналетто в этом ихнем Аиде, бес его знает. По его и вышло. Мне его в воду бросить не выпало. Как-то повели его на дознание Совета десяти, и уж очень разозлил он их там. Богохульствовать начал, или не знаю что, только со злости нажал кто-то на пружину, у него под ногами отвалилась секретная плита — и все. И больше я его не видел. — Лука сотворил крестное знамение и вздохнул с тоскливым подвывом. — Однако же как прилипло это ко мне: Харон да Харон. Спускаю их, покойников, в воду, а они как будто шепчут: «Не спеши, греби помедленнее, Харон, ведь путь через Ахеронт безвозвратен!» А вот если винишка выпью до того — ничего не слышу. Куда как легче работать!

— Слушай, — вдруг расчувствовался Паоло, — а давай его помянем, знакомца твоего. Он сказал: никто не помянет, а мы за него выпьем.

По-хорошему следовало уже оказаться на полпути к пристани, к шумной траттории, но уж больно хотелось еще отведать забористого напитка из фляжки Луки! Тот охотно согласился. Помянули узника, а потом, когда Лука взболтал фляжку и в ней прощально булькнуло, допили и остатки: чтоб не высохли, спаси Христос.

И только тут Паоло наконец-то почувствовал, как тяжесть уходит от ног, а к сердцу и голове поднимается желанное успокоение. Правда, вино выделывало с глазами дурные шутки. Так, ему вдруг почудилось, что ступеньки, на которых лежал длинный белый сверток, к которому они так и не успели привязать камень, вдруг зашевелились и принялись раскачивать неподвижное тело, а потом и подбрасывать его, перекидывая со ступеньки на ступеньку, да так, что оно все ниже скатывалось к воде.

— Эй, поосторожнее! — прикрикнул Паоло. — Еще уроните!

— Чего там? — обернулся Лука, но ступеньки, похоже, струхнули и послушались: притихли.

— То-то! — погрозил им Паоло и зажмурился, силясь преодолеть новый приступ головокружения. Да… от ног ушло, в голову пришло. Она сделалась такой тяжелой да горячей, что невыносимо тянуло прислонить ее к чему-то прохладному — хоть бы к тем же самым ступенькам. Он так и сделал, и блаженство, охватившее его, было таким всепоглощающим, что Паоло счастливо вздохнул… с присвистом… всхрапнул…

— Святые апостолы! — взревел рядом Лука, и голос его почудился Паоло грубой рукой с пальцами-крючьями, которая выдрала его из сна. — Да где же она?!

Паоло открыл глаза. О… о! Che diavolo?! Ступеньки опять вышли из повиновения и так разошлись, что скинули мертвое тело в канал!

…Хмель исчез, будто и не было его. Незадачливые палачи ринулись к воде и принялись вглядываться в непроницаемую глубину.

Темная вода рокотала неумолчным шепотом, и сперва Паоло только слушал ее, не различая ничего в этой огромной пустоте, полной зыбящихся форм. На миг почудились вдруг очертания большой черной гондолы, невесомо скользящей по мрачным волнам, силуэт баркайоло, застывшие очертания пассажира — в чем-то белом… в белом покрывале?! Тьфу, черт, эти разговоры о язычниках — истинное бесовство! Паоло перекрестился разок-другой — и теперь видел только темноту и ночь.

Мало-помалу глаза привыкли и начали различать внутреннее движение моря: то вынырнувший гребень мелкой волны, то хребет широко расплывшегося волнения, то гладкую поверхность спокойных глубин, то, наконец, воронку водоворота, захватившего в себя какой-то далекий отблеск, искру, белую, вдруг вскипевшую волну… Но это было не то, все не то!

— На дно? — робко предположил Паоло.

— Ах, если бы! — чуть не взрыдал Лука. — Но тут знаешь какое течение? И тех, что с камнями, уволакивает, не то что… А ну как всплывет? Что скажет начальник тюрьмы? Сразу поймет, что мы не привязали груз! И пропали мы тогда, говорю тебе — пропали! А ну тащи фонари поближе к воде, может, увидим?

«И что ты будешь делать, если увидишь? — едва не спросил Паоло. — Нырять, что ли, за ней, чтобы опять потом сбросить? Но я в воду не полезу, ой нет!» Он перекрестился. Конечно, подводное течение здесь необычай но сильное и трупы все уволакивает в открытое море, потому и выбрали это место для «кладбища», а ну какой-нибудь упорный покойник задержался — и стоит теперь на дне по стойке «смирно», воздев объеденные рыбами руки, готовый сцапать всякого, кто неосторожно сунется вниз?!

— Вижу! Вижу! — заорал Лука, бросаясь по берегу. — Вон она! Всплыла! Смотри! Да смотри же! Видишь?

Паоло так старался увидеть, что едва сам в воду не свалился.

Два или три раза луна освобождалась от облаков, и ее длинный трепещущий столб казался погребальным светильником, зажженным среди ниспадающих драпировок в черном убранстве некоего гигантского катафалка. И наконец старание Паоло было вознаграждено: среди черных, маслянистых провалов волн он различил некий белый купол, напоминающий округлое, студенистое тело большой медузы… но это была не медуза!

— Покрывало! Ее покрывало! — взвизгнул он. — Упала на отмель, и это ее покрывало всплыло!

Его вдруг разобрал такой азарт, что он едва не кинулся в канал на радостях, позабыв свои страхи. Лука едва успел поймать его за полу:

— Куда? Не надо. Мы ее камнями, камнями сейчас.

Он трусцой побежал к корзине, схватил два-три камня поменьше. Паоло смотрел, не понимая. Лука нацелился и принялся довольно метко кидать каменюги в белый пузырь, клубившийся под водой.

Только теперь до Паоло дошло, что Лука решил засыпать тело камнями там, где оно лежит. Ну что ж, хорошее дело! Он тоже набрал охапку, тоже принялся кидать, безудержно радуясь, когда его бросок попадал в цель, и безмерно огорчаясь, когда мазал.