Вот почему в реальной жизни я, по всеобщему мнению, никому не причиняю зла, даже врагам.

Я их берегу для моего спектакля, чтобы аккуратно, в намеренном бесстрастии (без которого не бывает искусства), после стольких повторов и поправок, сколько мне нужно, наконец с ними разделаться.

Я вообще очень мало кому давал повод на себя жаловаться, разве что человек очень уж нагло вставал мне поперек пути. Но и это еще не все…

Мое сердце, которое я время от времени очищаю от накопившейся злобы, открыто добру, прямо хоть доверяй мне часами нянчить маленьких девочек. Ничего страшного с ними бы, уж конечно, не случилось. И кто знает… Может, им даже было бы жалко со мной расставаться?

Люблю помахать мешалкой.

Схватишь какого-нибудь маршала и — вот тебе! — измесишь его так, что у него сразу половину мозгов отшибет и нос расквасится, чтоб не хвастался своим нюхом, а там и руками займемся — и нечего будет приставлять к фуражке, даже если вся армия, как один, выстроится отдать ему честь.

Так месишь его и месишь, а он все меньше, меньше, и вот — просто колбаска, теперь ему и рта не раскрыть.

Но одних маршалов мне мало. У меня в погребе порядочно колбас, которые раньше были важными людьми, для меня, казалось бы, недосягаемыми.

Но мой безошибочный инстинкт, зовущий к победе, оказался сильнее всех трудностей.

И если вокруг этой публики по-прежнему продолжается шумиха, я тут, честное слово, не виноват. Размалывать их дальше уже было просто некуда. Меня уверяют, что некоторые из них до сих пор в деле. Газеты печатают их речи. Неужели правда? Как это может быть? Они ведь упакованы. А все прочее — остаточные явления, в природе такое бывает, какая-то загадочная последовательность отражений и испарений, значение которых не стоит преувеличивать. Правда же, не стоит.

Они лежат себе спокойно в моем погребе и ни гу-гу.

Еще у меня есть моя человекометалка. Отбрасывает людей далеко, даже очень. Главное — знать к ним подход.

Вообще-то, достаточно далеко их отбросить трудно. Честно говоря, достаточно далеко никогда не отбросишь. Они возвращаются к вам лет через сорок, когда вы соберетесь наконец-то пожить спокойно, а спокойно-то на самом деле им: они никуда не спешат, возвращаются неторопливо, как будто вышли на пять минут, чтобы вскоре вернуться.

Одних — в металку, других — на вертел… естественный процесс. Того и гляди, останешься без стула. Гости угощаются. Нужны свободные места. Приходят новые гости. Куда девать старых? Ну куда их денешь? На вертел.

Так их теснят со стула на стул, с одного места на другое, и вот они перед камином. Чуть подтолкнуть, и — опля — на вертел!

Абсолютно естественный процесс. Чего-чего, а естественности тут — хоть отбавляй.

Вот поэтому они и не сопротивляются. Подхватят их ненавязчиво, но крепко-накрепко, и вот они уже скользят к жаркому проему. Сопротивляться им просто в голову не приходит. Они мирятся с происходящим, соглашаясь с его очевидной логикой.

Можно и не истреблять всех детей в округе, есть более мирное средство — устроить непрерывный гром в той квартире или комнате, откуда несутся грозящие вашему покою вопли.

Тут нужны серьезные грохотальные мощности (можно кое-что заимствовать из наблюдения за большими оркестрами). Но если уж дело пошло, дальше все получится само собой, причем может длиться долго — и через этот звуковой заслон не пробьется уже никакой крик. Лучше обойтись без фанфар, ведь от медных, даже воображаемых, может заболеть голова. А тогда, спрашивается, зачем было стараться?

С помощью грома, если он хорошо управляется, можно вынести часа полтора по соседству с детишками, их забавами и воплями. Дольше уже тяжело.

Лучше просто переехать.

Кстати, держитесь подальше от школ. Школы даже через двадцать лет еще будоражат воспоминания.

Как вы можете догадаться, пулемет пощечин я изобрел для использования в семейном быту. Я изобрел его без предварительных размышлений. Просто злость вдруг слетела с моей ладони, словно перчатка ветра,{116} словно две, три, четыре, десять перчаток в одно дуновение ринулись со страшной скоростью с кончиков моих пальцев и устремились к цели — злосчастной физиономии, на которую и не замедлили обрушиться.

Такое многократное извержение моей ладони меня удивило. Это в самом деле была не одна пощечина и не парочка. А я ведь по натуре человек сдержанный и срываюсь, только когда разозлюсь до ужаса.

Настоящий вулкан пощечин, с камнепадами и тряской, хотя рука моя в это время оставалась абсолютно неподвижной.

В этот день я приобщился к магии.

Человек наблюдательный мог бы кое-что заметить. С моих пальцев брызнуло что-то вроде электрического разряда, который накопился и исчез в одну секунду.