– Ну и что?

– А то, что несправедливо это как-то! Вот найдете вы того человека, его расстреляют или там десять, пятнадцать лет дадут, а из-за кого? Было бы из-за кого!

– Да ты что, Таня! – возмутилась Люда. – Человека же убили!

– Да, – сказала Наталья, – прежде всего это. И у нее остались дети, которые любили ее, как все дети любят своих мам, и для них безразлично, что об их матери говорили. Главное, что ее у них больше нет… Хотя ты права, Таня, говорили о Долининой много. На станции – что она была «чуть ли не бичихой», а в больнице – что она к больным относилась так, будто сама их всех родила.

Люда сконфуженно улыбнулась. Татьяна, не скрываясь, фыркнула, и Наталье стало тоскливо.

Она механически заканчивала оформлять протокол, в сотый раз ругая себя за то, что снова пустилась в рассуждения там, где это совсем не нужно. Молодые и так напичканы сомнениями и недоверием по отношению к взрослым, зачем же вновь пробуждать в них эти чувства? Они сами узнают когда-нибудь из своего – да, именно из своего – горького опыта, что человек меняется на протяжении всей своей жизни, – это и значит: он живет. А для других эти глубокие, внутренние процессы, происходящие в его душе, не всегда заметны, и вообще, мы слишком заняты собою и слишком мало знаем о других, чтобы правильно понять и оценить порою даже самые незначительные или, с нашей точки зрения, бесспорные поступки другого человека. И вот бы не забывать еще о том, что они, эти другие, так же придирчиво судят и нас в душах своих…

– Ну хорошо, спасибо вам, девочки. – Наталья дала им подписать протоколы. – Если вдруг вспомните что-то еще – приходите. Или… – она быстро черкнула номера телефонов на листочках, – или звоните. Тут и домашний есть.

– …Ну что? – сказал Никита. – Вернемся к нашим брюнетам?

На столе лежали листы бумаги, вдоль и поперек исписанные фамилиями. Это и были те самые «брюнеты». Для того и собрались сегодня у Никиты в кабинете Кучеров с сыном, вызванным телеграммой, и Гриша Гаврилов с матерью, чтобы попытаться вспомнить всех молодых людей из числа своих знакомых, которые знали Гришу и его двоюродного брата Николая, знали об их родстве, о том, где живет семья Коли.

Сегодня работа шла быстро, сосредоточенно, напряженно. Младший Кучеров оказался парнем сметливым. Он быстро понял, что от него требуется, и его память мгновенно восстанавливала полузабытые имена людей, так или иначе подходивших под «стандарт». Этот самый «стандарт» определили следующим образом: брюнет, невысокий, худощавый, разговорчивый, возраст – грубо – от пятнадцати до двадцати, знает обоих братьев…

– Нет, – сказал вдруг Гриша, вглядываясь в свой список, который был куда короче, чем у Николая. – Это вовсе не значит, что он знал меня. Он знал, что у Кольки есть двоюродный брат. И этого могло быть достаточно. Он ведь не спросил, кто из них Гриша Гаврилов.

В углу, в кресле, тихо шевельнулась его мать. За те дни, когда Гриша был как бы не в себе, когда она не раз переходила от недоуменного раздражения на сына к отчаянному страху за него, ей многое открылось в нем. Ведь первое столкновение с жестокостью и смертью стало для него и крушением первой любви. И хотя Гриша не виноват ни в чем, Вера Павловна по-женски могла понять другую женщину, пусть и юную, у которой любовь сменилась страхом и отвращением.

А странно, что сын полюбил именно Машу, хотя у него были знакомые девчонки с виду поинтереснее. Она, конечно, непростая девочка, в ней чувствуется некое глубоко скрытое беспокойство, словно бы ее мучает что-то, оттого так тревожны ее серые глаза, но это не сразу разглядят невнимательные мальчишки. Сколько раз Вера Павловна, с тех пор как заметила, что сына начали интересовать девушки, исподволь наблюдала за ним – не то насмешливо, не то ревниво следила за его делано-равнодушными, притворно-холодными взглядами. Особенно в электричке. В субботних и воскресных электричках собираются люди, формально незнакомые, но за долгие месяцы поездок на дачу успевающие примелькаться друг другу, и если при посадке в вагоны все еще деловито хмурятся, путаясь в своих и чужих мешках и ведрах, спешат занять сидячие места, то потом, когда усядутся и успокоятся, замораживающая невежливость как бы тает – и кто дремлет, кто в окошко глядит, кто потихоньку беседует, кто соседей рассматривает. Некоторые уже и раскланиваются. Кое-кто знает друг друга по именам. Парни и девушки тоже проявляют робкий взаимный интерес. Они, Гавриловы, например, чуть ли не весь прошлый год оказывались рядом с одной семьей – здоровались, переговаривались. Те сходили на следующей станции посли них. Да вот и в апреле, когда поехали убирать с участка зимний мусор, снова увидели знакомых. Мать постарше Веры Павловны, очень полная и очень забавная в своих тренировочных брюках, отец ездит редко, всегда что-нибудь читает в поезде, а мальчик, сын их, одних лет с Гришей или чуть младше, чем-то похож на него: тоже тоненький, узкоплечий, глазастый, чернявый, только брови гуще срослись на переносице.

– Гриша, – робко спросила Вера Павловна, – а того мальчика из электрички ты записал?

Гриша посмотрел на нее с досадой:

– Ну при чем тут он? Откуда ему Колю знать? Он и меня едва знает. Я ему и не говорил, что у нас на Линде родня.

– А я, кажется, как-то упоминала… – сказала Вера Павловна. – Его зовут Олег, да?

– Ну что же, запишем и Олега. Итого, у нас пятнадцать брюнетов получается! – шутливо схватился за голову Никита, хотя ему было совсем не до шуток: ведь чуть ли не половина этих брюнетов известна только по именам, не было ни адресов, ни мест работы или учебы – даже приблизительно. У многих даже фамилий нет.

Собственно, вся эта ерунда с «Лексусом» и его несчастным аэрбегом занимала Алену первые две минуты после того, как она села в троллейбус. Главное, что дело уладилось, видимо, без особого ущерба для владельца. И в самом деле, «Лексус» – машинка не для бедных и даже не для среднего класса. А причинили ущерб без всякого умысла… Так что совесть может быть чиста – и может спать спокойно, баюшки-баю!

Совесть-то уснула, а вот Алене в этот вечер снова долго не спалось. Ей хотелось сразу поехать в эту самую автошколу, но, понятное дело, никакого смысла в этом не было, на ночь-то глядя. Поискала сайт школы в Интернете – иногда, бывает, большие организации, рекламируя себя, выставляют фотографии своих сотрудников, – но не нашла ни фотографий, ни самого сайта.

Опять не без робости заглянула на Автофорум. Довлеет дневи злоба его, и обе «Страшные мести», первая и вторая, давно канули в форумскую Лету. Однако в углу экрана мигало окошечко с конвертиком – знак того, что Алене пришло сообщение от какого-то юзера. Еще не открывая письма, она уже прочла имя адресата: Внеформата.

Черт тебя возьми…

Неохота было читать, что он там написал, однако Алена все же открыла письмо в надежде, что человек вдруг да возьмет назад свои дурацкие угрозы.