Наконец Наталья отвела от нее глаза и снова придвинула телефон.

– Добрый день. Это квартира Смирницких? Пригласите, пожалуйста, Татьяну.

– А кто ее спрашивает? Из училища?

– Нет, это из милиции, следователь Родинцева.

– Что-о? Из милиции?! Татьяна, погоди, не рви трубку! Не успела из командировки вернуться, как… В чем дело?

– Ничего особенного, не волнуйтесь. Просто нужно задать несколько вопросов вашей дочери… Таня? Здравствуйте, это Родинцева из милиции.

– Да я уж поняла. Здравствуйте.

– Что же вы не пришли вчера, Таня? Что-то случилось?

– Куда я не пришла?

– Ко мне с утра.

– А зачем?

– Разве вам Люда ничего не говорила?

– Нет.

– Странно. Это по поводу вашей встречи в поликлинике.

– А… с кем?

– С теми двумя парнями, которых вы видели на Садовой.

– Я никого не видела!

– Ничего не понимаю. Таня, мне позавчера вечером позвонила домой Люда и сказала, что была с вами в поликлинике, где вам встретились двое ребят, бывших на Садовой, когда вы приезжали в гости к Вале Сазоновой.

– Да ну, ерунда все это!

– Какая ерунда? Таня, объясните, в чем дело?

– Какая еще поликлиника? Людка спятила, наверное. Я ее уже три дня не видела. Ни в какой поликлинике не была, никого там не встречала.

– Но почему же Люда…

– А, да вы ее больше слушайте, она такого наплетет!

– Когда вы ее видели в последний раз?

– Я же говорю, дня три-четыре назад.

– А позавчера где вы были?

– Ну где… На пляже, в киношке. По магазинам прошлась… Дома была.

– Так. Не знаете, какой номер телефона на работе у матери Люды?

– Откуда я знаю! И вообще, она, кажется, в отпуске! Собиралась уехать! Не знаю я ничего!

Гудки в трубке.

Все это было очень странно. Наталья посидела минутку, ожидающе глядя на телефон. Потом отыскала протокол допроса Люды Бочининой, просмотрела его первую страницу, перелистала телефонный справочник и набрала еще один номер.

– Аптека? Вы не могли бы пригласить Августу Стефановну Бочинину?

– Ее нет.

– Когда она будет, скажите, пожалуйста?

– На больничном она. У нее с дочкой беда случилась, в больницу попала.

– Люда в больнице? Что с ней?

– Ох, да не знаю я толком, вроде как машиной сбило, что ли.

– Боже мой… В какой больнице?

– В травматологии.

– Извините меня, спасибо.

– Да не за что, за что тут спасибо говорить!

– …Пожалуйста, не плачьте, Августа Стефановна, я вас очень прошу. Вы же видите, что положение не такое уж плохое. Могло быть куда хуже, не окажись водитель таким внимательным и быстрым, – сказала Наталья и сама почувствовала, как неестественно звучит ее голос.

Мать Люды Бочининой, статная белокурая женщина, прижала ладони к щекам. Лицо ее покраснело и распухло от слез. Она несколько раз кивнула Наталье, показывая, что да, все понимает, все правильно, глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки, но слезы снова потекли из-под набрякших век, а черты лица расплылись.

Из палаты вышел молодой врач, невысокий и коренастый, и подошел к ним.

– Что это вы, мама, такие потоки льете! – с упреком сказал доктор Августе Стефановне. – У девочки легкое сотрясение… Могло быть и хуже.

– Я и говорю… – подхватила было Наталья, но доктор тут же переключился на нее:

– Скажите, а почему этим делом милиция занялась? Ведь инспектор ГИБДД все описал в рапорте. Водители автобуса и легковушки не виноваты, он мне сам говорил. Я ведь как раз дежурил, когда эту девочку привезли. Инспектор рассказывал, что она сама выскочила из-за автобуса наперерез «Москвичу», но отшатнулась от него, оступилась – и упала, ударившись головой о борт автобуса, а потом об асфальт. Так или не так?

– Так-то оно так… – уклончиво ответила Наталья и мысленно выругала себя за то, что ринулась в больницу, так и не узнав, что говорится об этом происшествии в сводке ГАИ.

– Но куда она так бежала, боже мой, куда?! – сквозь рыдания выговорила Августа Стефановна.

– Ну мало ли, может, подружку увидела и пустилась догонять, – предположила Наталья.

Врач нахмурился.

– Будь вы повнимательнее, девушка, – обратился он к Наталье, которая была как минимум лет на семь старше его, – вы бы обратили внимание, что состояние у больной крайне подавленное. Сотрясение-то у нее, прямо скажем, не тяжелое, средней тяжести, точнее говоря, но оно усугублено моральным кризисом.