Шрифт:
– Пешком? Разве у них там нет лимузинного обслуживания?
– О нет! В Тэтл-Ридже его никогда и не было. Они там терпеть не могут выхлопных газов. – Она обвела взглядом своих собеседниц. – Если вы решите туда съездить, просто скажите им, что вас прислала Сью Энн. Тогда вас примут. – Отэм повернулась и взяла с проплывавшего мимо подноса бокал шампанского. – Богачи так доверчивы, – сказала она стоящей рядом Линди.
Линди хихикнула:
– Что это такое и где находится этот Тэтл-Ридж?
– Мой родной городок. Я там выросла.
– Ты любишь морочить людям голову, ну точно как мой отец. Кстати, о папе... – Она обняла Отэм и подвела к группе мужчин, среди которых стоял Ллойд. Линди взяла его за руку и оттащила в сторону. – Свой долг я выполнила. А сейчас меня ожидают развлечения и смех. – Девушка улыбнулась Отэм. – Мой настоящий день рождения только-только начинается. Отмечаем на яхте. Хочешь пойти со мной?
Ллойд обнял Отэм за талию.
– Я разрешил тебе пойти поиграть, но Отэм остается со мной.
Линди отступила на шаг и отдала честь:
– Прощайте. Я отбываю к театру боевых действий.
Отэм проводила ее глазами, спрашивая себя, почему Линди оказывает ей, человеку совершенно незнакомому, столь пристальное внимание.
– Твоя дочь не похожа на других.
– Богачи не похожи на других. – Он махнул рукой в сторону комнаты. – Ну как, это не хуже, чем «Конура»?
– Никакого сравнения.
– На тебя произвело впечатление?
– Спрашиваешь! Я те вот чего скажу. У вас, богатеньких ребят, губа не дура, кучеряво живете.
Ллойд усмехнулся, взял черный хлебец с икрой, выжал на него капельку лимона и нацелился отправить все это ей в рот. Отэм подалась назад, сморщив носик и отмахиваясь от тоста:
– Нет-нет, этот номер не пройдет. Терпеть не могу сырую рыбу. Ничего съедобного в этой штуке не вижу.
– Это не сырая рыба.
– Кошачья рыба или осетрина – какая разница? Рыба – она и есть рыба.
– Черная икра – это приложение к богатству. Тебе надо узнать вкус и того, и другого.
– Подожду, когда разбогатею.
Отэм не заметила, как он это сделал – легким движением руки отправил тост себе в рот. Потом Ллойд провел ее на террасу, где их встретил слуга, накинувший на голые плечи девушки меховое манто. «Сегодня холодно», – сказал он и исчез.
Они прошли по террасе и остановились на другом ее конце. Отэм казалось, что весь Сан-Франциско лежит у ее ног, как бы символизируя то, что Мэрфи мог ей предложить. Огоньки всех мыслимых цветов рассыпались по земле и небу, и над ними сияла золотисто-желтая луна. Это была восхитительная частная выставка, устроенная только для взоров богатых людей.
– Богачи не похожи на других, – повторила Отэм. – По крайней мере женщины. Они похожи на избалованных детей.
– Они и есть дети. Здесь много «старых денег». Этим женщинам не приходилось работать и вообще думать о чем-нибудь другом, кроме приемов, или где сделать прическу, или не слишком ли их мужья увлечены своими последними любовницами... Я был «новыми деньгами», и они не принимали меня в их среду, пока я не женился на своей покойной жене. Она была «старыми деньгами».
– Ты поэтому и женился на ней?
– Преимущественно.
– Ты был ей верен?
– Никогда.
– А она тебе была верна?
– Всегда. – Его руки скользнули под накидку, он обнял девушку и прижал к себе. – Я не хочу думать о ней. Только о тебе.
Стоя здесь, закутанная в норковый мех, окруженная блеском богатства, Отэм чувствовала себя бесконечно далекой от «Конуры» и Эверетта. Она смотрела на лицо Ллойда, освещенное луной, видела твердые очертания его рта, ощущала силу его рук, таких горячих на ее спине, и ей хотелось, чтобы этот большой ирландец обнимал и целовал ее. Она подалась вперед, ища губами его губы.
Накидка упала с плеч, но он согревал ее теплом своего тела. Она прижалась к нему, чтобы еще раз почувствовать это сладкое самозабвение. На мгновение ее тело стало послушным и податливым, отозвавшись на прикосновение мужчины в ночной тишине. Но тут, вынырнув из самой глубины сознания, нашептывая обвинения, возникли Эверетт и ее собственное добровольное обещание. Тело ее мгновенно напряглось, и Ллойд это прекрасно почувствовал.
– Не надо, – прошептал он. – Ты опять отдаляешься. Отэм, пусть все так и остается.