Родственники намек оценили: графиня Хоксуэлл давала понять, что с этого момента будут соблюдаться все формальности.

– Может быть, мы пойдем, а то мешаем людям гулять, – предложил Хоксуэлл.

Все четверо пошли дальше по дорожке. Мужчины обменивались ничего не значащими любезностями, а женщины продолжили свою беседу.

– Как дела в Олдбери? – спросила Верити. – Мне иногда удавалось читать ваши местные газеты, но я наверняка пропустила какие-то новости.

– Новостей столько, что я вряд ли смогу обо всех рассказать. Но я напишу вам о тех, которые вспомню, – ответила Нэнси.

– Мистер Тревис все еще управляет заводом?

– Конечно. – Голос Нэнси немного потускнел. – В этом вопросе у нас нет выбора, не так ли?

– А викарий, мистер Тойнби? Он все так же убаюкивает свою паству воскресными проповедями?

– Мистер Тойнби покинул нас год назад. У нас теперь новый викарий.

– А сын Кэти Боуман Майкл? Что с ним стало, миссис Томпсон?

И муж, и жена отреагировали на вопрос бурно, но по-разному. Нэнси покраснела и бросила на Верити осторожный взгляд, а Бертрам взорвался.

– Давно уехал, – отрезал он. – Слава Богу, избавились. Ничего, кроме неприятностей, от этого неблагодарного мерзавца.

– Куда уехал? – настаивала Верити.

– Кто знает? В город, должно быть. К своим друзьям революционерам. Куда бы он ни уехал, мне на это наплевать. Лишь бы подальше от моего графства и моего завода.

Нэнси молчала. Верити не спускала с нее глаз, словно считая это молчание само по себе интересным.

– От вашего завода, Томпсон? – счел нужным переспросить Хоксуэлл. – Ваша преданность семье похвальна, но вы неправильно выразились.

– Да, ты выразился неправильно, Бертрам. Спасибо, Хоксуэлл. Ты избавил меня от необходимости самой напомнить кузену об этом. – Верити посмотрела на Бертрама, ожидая ответа.

Томпсон уже был не просто красным. Он побагровел.

– Вы правильно меня поправили. Наш завод, леди Хоксуэлл.

Эта встреча началась плохо и с каждой минутой становилась все хуже. Хоксуэлл решил, что пора ее заканчивать, и взял Верити под руку.

– Приятно было видеть вас обоих после столь долгого перерыва, Томпсон. Я напишу вам, потому что хочу задать несколько вопросов по поводу завода. Пойдем, дорогая. Ты не забыла, что мы приглашены на вечер?

Они наскоро попрощались. Миссис Томпсон явно огорчилась, что не последовало никаких приглашений. Хоксуэлл и Верити направились к выходу из парка, где их ждала карета.

– Ты получила удовольствие от этой встречи, Верити? – спросил Хоксуэлл. – Если твоей целью было сообщить, что между вами отныне нет никаких родственных чувств и вы теперь будете просто знакомыми, то ты своего добилась.

Верити почти не слушала, что говорил Хоксуэлл.

– Да, я получила удовольствие, спасибо, – машинально ответила она.

Ее мысли были заняты совсем другим.

Звук проникал через стену и дверь. Он доносился из соседней комнаты, скорее всего из спальни. Ошибиться было невозможно – Верити плакала.

Драммонд, помогая хозяину раздеваться, притворялся, что ничего не слышит, и что-то говорил, пока Хоксуэлл не поднял руку, призывая его замолчать, а потом и вовсе отпустил.

Оставшись в брюках и рубашке, он прошел в комнату Верити.

Она стояла у кровати и уже не плакала. Она проглотила слезы, услышав его шаги. Хоксуэлл решил, что ему лучше уйти и не мешать ей выплакать свои эмоции.

– Я не готова. Прости. – Сбросив туфли и поставив одну ногу на стул, она начала снимать чулок, словно его появление у нее в спальне могло означать только одно.

Так оно всегда и было. Но сейчас он понял, что она действительно не готова и что ей хочется поплакать. Может быть, подумал он, такое случается часто, а он просто не слышал, потому что был не в гардеробной.

Может, она плачет каждую ночь, потом вытирает слезы, раздевается и ложится в постель, ожидая, когда он придет и ей придется выполнить свой супружеский долг. Эта мысль его рассердила.

Она поставила на стул другую ногу и принялась снимать второй чулок.

– Прекрати это, Верити.

Она опустила ногу на пол и взглянула на него.

– Ты только что плакала. Почему?

Она смотрела на него не моргая, и взгляд ее голубых глаз был непроницаем. Это рассердило его еще больше.

Он хотел настоять, чтобы она ему все рассказала, чуть было не заявил, что, как муж, имеет право знать все, что хочет, но промолчал. Он мог потребовать, чтобы она отдала ему свое тело, свое послушание, свое будущее, но если она предпочитает не открывать ему свою душу и свое сердце, он ничего не сможет с этим поделать.