У него дома было много спиртных напитков, мартини, красное вино, причем хорошее, коллекционное, и шампанское, и даже голубой ликер цвета ультрамарина, от него зубы становились голубыми, он дал его попробовать Трофимовой, а потом пригласил посмотреться в зеркало,

утверждая, что у нее от него стали голубые зубы. Потом он повел ее в спальню и показал ей свою постель, со словами: — А вот моя супружеская постель…

А перед этим, когда она уже изрядно выпила, подошел к ней и сказал:

— Можно я за тобой немного поухаживаю…,- потом поцеловал ее взасос и расстегнув ширинку, достал оттуда свой член, короткий и толстый. Трофимовой он понравился, еще по рассказам матери она поняла, что он стоящий мужик, хотя мать подробностей не рассказывала, все равно было ясно, что между ними что-то было.

К тому же, он мог помочь устроиться и в плане материальном тоже, хотя у него и была уже жена, японка сорока пяти лет, и он был ею доволен — он сам говорил, что она очень легко возбуждается — раз — и готово! Но почему бы не попытать счастья — ведь Трофимова была моложе, и у нее тоже был пылкий темперамент — в общем, она должна была его удовлетворить. Но беда была в том (это она поняла значительно позже), что ему каждый месяц были нужны новые бабы, он и ее так же использовал, а она-то даже была влюблена в него какое-то время, и говорила, что он похож на Емельку Пугачева.

Он с женой был записан в клуб нудистов, клуб находился в окрестностях Парижа, вход в него был замаскирован под скалой, вокруг много красивой растительности, она была как будто дикая, в этом клубе все ходили голые, там были и дети, и старики, и молодежь — но нужно было платить довольно большие взносы, то есть туда могли ходить только люди состоятельные, а Сергей

себя таким считал. Он и Трофимову водил в этот клуб, там был бассейн и сауна, но разные половые контакты были категорически запрещены, даже обниматься было нельзя — если тебя за этим застукают, то сразу выгонят — и деньги не помогут. Трофимова со своим огромным бюстом сразу привлекла внимание многих, вокруг нее стали увиваться негры, а Сергей сидел, развалившись за столиком и пил пиво, у него были огромные яйца и очень короткий, очень толстый член, даже какой-то противоестественно толстый, как обрубок водопроводной трубы, в спокойном состоянии он напоминал раздавленный сверху картонный стаканчик из-под мороженого.

Один раз, когда они со Трофимовой сношались, он так и заснул, и захрапел, но даже и во сне не вытащил свой член из трофимовской пизды, он хотел получить от жизни максимум удовольствия, даже во сне он не собирался терять время даром.

У него были и знакомые гомосексуалисты, но он с ними никогда не сношался, он сам не знал, почему, иногда мысли об этом приходили ему в голову, и один раз даже один пассивный гомосек пришел к нему и заискивающе на него смотрел, но тот, по его словам, даже и в мыслях не имел вступить с ним в какие-либо отношения, кроме деловых, конечно.

Маруся тоже была в гостях у Трофимовой. Тогда она

жила в новом районе на окраине Парижа, нужно было ехать до конечной остановки метро — Кретей — и там еще идти. Когда Маруся по дороге к метро проходила через мост Леваллуа, она в очередной раз обратила внимание на рекламный плакат — на огромном щите красовалась девушка с неестественно большим бюстом и башней из белокурых волос на голове, она, лукаво улыбаясь большим ярко-красным ртом, протягивала вперед, по направлению к Сене руку с длинными ярко-красными же ногтями и изо рта у нее выходила фраза: «Ведь я достойна этого лака!», а внизу была надпись — фирма «Лореаль».

В Ленинграде, когда Маруся подрабатывала в салоне причесок ночной уборщицей, к ним устроилась девушка Надя, с очень глупым лицом и добродушными бараньими глазами, но что-то в ней притягивало внимание, Маруся все приглядывалась к ней и наконец поняла — это был неестественно огромный бюст, подтянутый чуть ли не под подбородок. Они тогда остались одни поздним вечером, все уже ушли, и они, как всегда стали обходить все столы мастеров, отливая понемногу из бутылок шампунь, откладывая понемножку крем в приготовленную баночку, там была и кухня, где иногда парикмахерши оставляли еду и там можно было попить чаю.

Однажды они с Ирой зашли туда, и Маруся оставила свою сумку на подоконнике, а злая косноязычная старуха, работавшая там туалетчицей, сперла у нее кошелек, но потом эту старуху уволили, и убирать туалет приходилось им по очереди, а один раз туалет засорился, и Маруся долго собирала тряпкой с пола воду, смешанную с мочой, а потом прибежала парикмахерша, задержавшаяся позже других, и она очень хотела в туалет, она села на унитаз и помочилась, и вся ее моча почти сразу вытекла на пол, а Марусе снова пришлось убирать за ней, и она молча это сделала, хотя ей было и противно.

Там уборщицей работала еще одна толстая старуха, Нина Ивановна, жившая напротив в коммуналке, и окна ее комнаты выходили на лютеранскую церковь, где тогда был бассейн. Она жила одна, и когда однажды Маруся принесла ей зарплату, она внезапно загородила дверь своим толстым телом и, схватив Марусю за руку, прошептала:

— Красивая, а счастья нет! — как цыганка, Маруся и не поняла, что же это значит, старуха совсем не нравилась ей.

А тогда они с Надей остались одни и долго ходили по огромному пустому салону, а потом вышли на балкон, как раз был ноябрь, праздник, и под окном укрепили огромный красный транспарант с белыми буквами, он был весь мокрый от дождя, и ветер тяжело раскачивал его и бился о стену, они покурили, а потом вернулись — ведь нужно было подметать и мыть пол, а Надя стала переодеваться, она сняла платье, и Маруся увидела действительно нечеловеческих размеров бюст, лифчик был ей явно мал, он выпирал со всех сторон, и на нем тут и там виднелись черные синяки. Перехватив марусин взгляд, Надя с гордостью поправила лямки и сообщила: