– Да что ты, шел бы так, – улыбнулся тот.

– Все равно книжки тащить руками, – вздохнул пятиклассник. – Эх, жаль, Костик уехал. Он бы этой мымре показал азбуку! Мы уже взрослые! А она!

Илья Сергеич горестно скорчился и полез в шкаф за букварем. Отец Константин вышел на крыльцо. Из открытого окна слышался глуховатый голос нового учителя истории.

– Отношение профессора Преображенского к Шарику – это отношение интеллигенции к народу, каким оно было на протяжении всего XIX века. Субъектно-объектное. Простолюдин для русского образованного сословия всегда был чем-то вроде дворняжки для опытов. Этаким бессловесным материалом для воплощения всевозможных утопий.

В XIX веке о народе написаны сотни тысяч страниц, но нигде нет ощущения, что речь идет о живых людях. Всегда – этот невыносимый безличный тон, каким можно рассуждать, например, о возделывании сада. Народ надо спасать, просвещать, освобождать. Так и слышится: прививать, удобрять, подрезать ветви. И вот предсказуемый плод этого садоводческого презрения – революция. И тот самый народ, в котором усилиями многих поколений русской интеллигенции народилось-таки сознание, то есть превращенный, преображенный из бессловесной твари в человека, приходит в кирзовых сапожищах уплотнять своего творца и благодетеля. Неблагодарность? Неожиданность? Я считаю – закономерность.

Митя перевел дух. Он уже давно видел отсутствующие взгляды слушателей и понимал, что все, кроме, пожалуй, Сани, выпали из диалога. Но остановиться не мог. Когда он наконец умолк и обвел глазами класс, дремотная тишина всколыхнулась легким волнением.

«Сейчас будет спрашивать!» – аварийной лампочкой замигало на всех лицах.

– Скажите, – хрипло проговорил Саня и по привычке встал. – А вот вы, образованный человек, приехали к нам сюда, в дремучую деревню, где все пьют и А плюс Б связать не могут. Из каких побуждений? Тоже культивировать и возделывать? Не боитесь, что история повторится?

– Саня! Ты даже не знаешь, насколько ты угадал! – воскликнул Митя. – С тех пор, как я впервые соприкоснулся с историей, мой самый большой страх – что она повторится! И именно об этом я хочу с вами говорить! А отвечая на твой вопрос: нет, я приехал не для возделывания.

– А зачем?

Митя на секунду замялся, но быстро понял, что его спасет только правда.

– Видишь ли, я гораздо хуже народников, на которых так страстно обрушился. В отличие от них, я приехал с сугубо личной целью.

– Какой? – не отставал Саня.

Митя тяжело вздохнул.

– В поисках смысла жизни, если хочешь знать.

– Неужели вы тоже об этом думаете?! – вскричал Саня, и его некрасивое лицо вспыхнуло таким вдохновением, что Анжелика, сонно слушавшая перебранку, вздрогнула, хлопнула накрашенными ресницами и – наконец-то – влюбилась в бедного квазиморду.

– Звонок с уроков! – сообщила Клавдия Ивановна, заглядывая в дверь. – Сегодня короткий день! Все-таки праздник!

Митя вышел во двор и почувствовал, что за эти полтора часа повзрослел на несколько лет. Опустошенный, он смотрел, как пятиклашки лупят друг друга ранцами, как скачет вокруг приведенный Минкиным щенёнок, как плывет над забором фиолетовая шляпка Клавдии Ивановны, и всё не мог придти в себя.

«Неужели так будет каждый день? – бессильно удивлялся он. – Надолго ли меня хватит?»

Отец Константин, весь урок простоявший под окном, подошел к нему и без всяких предисловий, будто продолжая прерванный разговор, произнес:

– Интересная у вас концепция истории.

Митя обрадовался когда-то ненавистному слову «концепция» и вдруг понял, что за всё это время ни с кем не общался на своемязыке. Он бросился в разговор, забыв о том принципиальном недоверии, с которым всегда относился к служителям культа. Минут через десять он спохватился и запоздало предупредил:

– Только сразу оговорюсь: я – агностик.

– Замечательно! – возликовал отец Константин, тоже отвыкший от подобной терминологии.

Разговаривая, они вышли со школьного двора. Миновали обширный огород, где курили посланные на уборку урожая верзилы, покосившуюся табличку «Митино», свалку с поджавшей хвост Паршивкой, скрипучий мост, на котором взволнованный Саня читал млеющей Анжелике чей-то сонет, выдавая его за свой, развалины зверофермы, где отважные пятиклассники, уже успевшие пообедать и переодеться, выслеживали Человека с Выменем Вместо Лица.

А они шли и почти не замечали дороги. Только иногда, проваливаясь в скрытую травой канаву, Митя обводил окрестности невидящим взором и нырял обратно в разговор.