— Бред.

— И тем не менее.

— Тогда я сторонница волюнтаризма.

— Очень жаль….

На этом совещание было исчерпано. Мы поднялись весьма недовольные друг другом. Люба уединилась на летательном аппарате до самого вечера. Думаю, советовалась с Распорядителями. Я успокаивал прекрасных аборигенок.

— Что происходит? — печалилась Электра.

— Она поможет? — дула губки Диана. — Зачем тогда прилетела?

Перед закатом Люба прислала весточку:

— Зайди.

На её личном летательном аппарате кроме пульта управления, совмещённого с рабочим кабинетом, присутствовала уютная спаленка.

— Ты знаешь, не готова к оргиям. Останешься у меня? — голос призывный, воркующий, голос горлицы из гнезда.

Это месть — сразу сообразил. Мне за мои измены. Электре за её красоту. Диане за то, что она есть…. Подумал, как подло, и остался.

— Этот аппарат сделан по принципу UFO, у него есть антигравитационное поле. Хочешь, займёмся любовью в невесомости?

Нет, такого повидла мне не надо. И не снял с руки оптимизатор. Даже помолился — Билли, помоги.

…. Звучала органная музыка. Люба рисовала пальчиком круги на моей груди. Я подумал — время.

— Ну, и что вы решили на Совете Распорядителей?

— Чш-ш-ш! — жена прикрыла мой рот ладонью. — Все дела, все разговоры завтра. Просто лежи и слушай.

— Билли, — обратился к помощнику. — Мне нужна эта ночь. Все должны спать.

Вскоре Любино дыхание оповестило, что в тарелке бодрствую один. На песчаном бреге спали Электра с дочкой. Полная луна отражалась в лагуне. В её серебристом свете белели скелеты некогда прозрачных людей.

— Ты собираешься исполнить то, что задумал?

— Да, Билли. Я хочу, чтоб моя душа нашла контакт с душой королевской пальмы. Поможешь?

— Ты в своём уме?

— Пока да, и теле своём. Не дрейфь, вспомни, какие дела уже творил. Костя умудрился спасти себя в оптимизаторе. Ты помог создать прибор для перемещения душ. Не спорь, именно душ. А сознание — это производная души и тела. Собственно, что такое душа? Искра Божья в бренном теле. Моя в моём, и у этой пальмы точно такая же. Но с телом повезло меньше — корни в земле и никакой мобильности. Все религии мира учат: душа бессмертна — конечен срок у оболочки. Может, этот исполин когда-то был римским гладиатором — мы с ним поладим. Найдём к нему подход, и он нам всё расскажет. Ну же, Билли, смелее, смелее….

— Лопни мои драйвера, если я что-нибудь понимаю в твоей затее.

— Ты, как никто, знаешь все извилины моих мозгов, лабиринты кровеносной системы, закоулки потрохов — где там прячется Искра Божья? — подтолкни на выход.

— Окстись, Создатель, ты в своём уме?

— Тогда не мешай. Заткнись и помалкивай.

Сел, прислонившись спиной к стволу пальмы. Откинул голову, чувствуя затылком твёрдость и прохладу бетона.

— Отключи сознание — не место функции рядом с её производной.

Засыпая, молил: очнись, душа бессмертная!

…. Юркий муравьишка засеменил вверх по вспененной и остывшей пемзе ствола. Где-то должен быть вход во внутренние покои. Может, здесь? Трещина в стволе. Какие-то проходы, каналы — их тут целый лабиринт. Это, должно быть, древесные волокна. Не в этих ли тесных коридорах заблудились души прозрачных людей? Хотя, сдаётся, не такие они глупцы. А вот тебе, приятель, отсюда не выбраться. Как огромен внутренний мир обыкновенной пальмы! Просто необъятен. И бег нескончаем — ни временем, ни пространством не измерим. Сколько уже прошло — день? год? столетие? Есть ли конец у этого тоннеля? Начало, кажется, было.

Серые безоглядные стены, мрачные и сырые. Напоминают пищевод — сейчас каналом хлынет желудочный сок, и тебе каюк. Нет, об этом не стоит думать — страх плохой помощник в любом деле. Зря сюда сунулся. Опрометчиво. Тоннель тесен и бесконечен — выхода нет. Движение (или его ощущение?) нескончаемо — результата не будет. Билли, как всегда прав. С этим надо согласиться и попытаться выбраться отсюда. Но как, если в канале невозможно даже развернуться, а впереди бесконечность? Что предпринять? Только не бежать, не семенить членистыми отростками, а напрячь душу. Поставить вопрос ребром — или ты вырвешься отсюда, или на хрен такая нужна. Вот это верно! Люди силою ума горы ворочают, стихии укрощают. А ты…. Ну-ка, сердешная, напрягись…!

А-а-а! Лопни мои глаза, если я не разорву эти проклятые стены. А-а-а!

…. Очнулся от оглушительного грохота в ушах. Кажется, ору что-то истошно, и не могу остановиться. Нет, не ору. И рот закрыт. А грохот? Это прибой грохочет. Это птичий гомон. Это голоса…. Обычные голоса, но как раскаты грома. И птицы радуются солнечному дню — не более того. И прибой…. Отчего ж так слух обострился?

— Гладышев, ты…. ты живой? — Люба, наклоняясь, заглядывает мне в глаза. — Ожил, слава Богу! Ну и напугал ты нас.