— Пойдем, конечно!

Я привела свое внутреннее пространство в относительный адекват с реальностью, сунула ноги в чьи-то бесхозные кроссовки (свои искать было лень) и выползла вслед за девчонками. Мы пересекли дворик, долго взбирались по узкой и вонючей черной лестнице, взломали ржавый замок и оказались на чердаке, заставленном рухлядью и пыльными банками. Протиснувшись сквозь узкое оконце, вывалились на крышу.

Рождалось утро.

Меня переполняло, разрывало изнутри что-то такое… ТАКОЕ… Хотелось петь и молчать одновременно, плакать и смеяться, сжиматься от непереносимого отчаянья и содрогаться в конвульсиях абсолютного счастья.

'Доброе утро, мой родной, мой любимый, мой единственный! — кричала я про себя, чтобы не тревожить торжественного молчания, царившего в нашей троице. — Я так сильно соскучилась по тебе — хотя вижу и слышу, и чувствую почти каждый миг — все равно умудряюсь скучать. Глупо, правда?.. — Я протягивала руки встающему солнышку, заливавшему розовым золотом все вокруг. — Просыпайся, дорогой. Слышишь? Разлепляй отдохнувшие глаза-площади, расчесывай свалявшиеся за ночь парки-сады, потягивайся затекшими плечами-тротуарами… Как хорошо, как дивно хорошо видеть тебя всего — от стройно-синего великолепия Смольного собора до туманной толчеи кораблей в Гавани, от мрачных кирпичных Крестов до зеленого барокко Нарвской арки… Гранит и мрамор, известняк и базальт — это не твои одежды, а мои оковы, любимейшие кандалы, которые я не поменяю на золотые и серебряные браслеты. Я обожаю тебя! Ты держишь мою душу в плену, а я радуюсь и балдею от этой неволи. Твои чугунные решетки застят мне белый свет, а я улыбаюсь этим безмолвным стражам моей несвободы. Твои реки и каналы ласковыми удавками обвили мою шею, и в них, как ни странно, легче дышать… Моя любовь к тебе, мой блистательный, мой божественный, мой чертовски обожаемый Питер, в меня не вмещается. Я надеюсь, она хоть чуть-чуть взаимна. Ты слышишь меня и откликаешься на порывы моего сердца — сумасшедшего маленького зверька, что мечется у меня за ребрами…'

Мы стояли достаточно долго, погруженные — каждая в свои мысли и переживания.

Нетти прервала эту идиллию:

— Эй, але, девчонки! Я всё понимаю: отпадно, супер, здорово! — но как бы и кушать хочется. Пойдемте вниз, а?..

— Дура ты — такой миг прервала… — Вижи повела узкими плечами, словно освобождаясь от волшебства, сковавшего нас. — Ну, пойдем, раз ты такая зануда. Росси, ты с нами?

Я задумалась. Побыть здесь еще, продлить чудо — очень хотелось. Но потом спускаться в одиночестве… а если еще и злые соседи обнаружили взломанную дверь на чердак… Нет уж, брр, увольте.

— Я с вами. Как-то нет желания в одиночку общаться с аборигенами, обитающими в этой парадной.

— Я всегда догадывалась, что ты трусиха, — хихикнула Нетти.

— Неправда. Я никого не боюсь — просто берегу свою нежную психику. Сами знаете, как любят нас наши милые соседи. Так наорут, что потом месяц кошмары мучать будут.

Я скорчила самую жуткую рожу из всех, доступных моим мимическим мышцам. И рванулась к чердачному окошку, яростно рыча. Девчонки, повизгивая, ломанулись следом.

— А что у нас сегодня в меню? — любопытный нос Вижи сунулся под крышку аппетитно булькающей на плите кастрюльки. — О, перловая кашка, здорово!!! Кто готовил?

— Абрек, — Красавчик мрачно водил ложкой по поверхности полной миски.

— Ну, тогда кушать можно! Мой мальчик — знатный кулинар.

— Ага, знатнейший, — так же траурно откликнулся Красавчик.

Из нас троих пробу с этого поварского изыска первой решила снять Нетти, как самая оголодавшая. Скривилась… потом мечтательно прикрыла глаза.

— Знаешь, Вижи, я тебе искренне завидую…

— Почему?

— Потому что если верна поговорка о связи влюбленности и пересола, то тебя любят до умопомрачения!

— Да она аж горькая от соли! — Это была уже моя реплика.

Очень хотелось есть, поэтому я не вняла предупреждающим взглядам окружающих и, зачерпнув полную ложку, опрокинула ее в свою крайне нежную (как выяснилось) ротовую полость. О чем тут же сильно пожалела.

— Урод! Скотина! Собака бешеная! — Вижи рвала и метала. — Такую прорву продуктов перевести!!!

— Сама скотина! — Абрек ворвался на кухню, заполнив движущимся собой всё пространство. — Ну, добавь воды — чего барогозишь-то?! — Он подхватил ее на руки. — И вообще, жрать вредно! И вообще, я по тебе жуть как соскучился, кошка драная!..

Очень трогательные взаимоотношения у этой парочки. С воплями: 'Ой, Тони Брексон, Тони Брексон, ай брейк май хат, ай брейк май хат!..' — он потащил ее в сторону самой дальней комнаты. Вижи смеялась и в притворном гневе колотила по обнаженному расцарапанному торсу.

— Солдат не заметил потери бойца, — угрюмо пробормотал Красавчик, щедро разбавляя испорченное блюдо водой.

Он проглотил несколько ложек, запил их холодной заваркой и поплелся спать.

Оставшись в полном одиночестве на кухне, я погрызла сухарь, чудом сохранившийся в хлебнице, мысленно посочувствовала Семен Семенычу и Марфе (не сладко быть крыской при такой-то кормежке) и свернулась клубочком в просторном кресле.

Но вместо дремы давешняя боль подкатила к моему бедному черепу. Правда, не такая сильная и огненно-жгучая. Я стиснула зубы и зажмурилась. 'Ну пожалуйста, пожалуйста, не надо, не сейчас… Уйди, сгинь, пропади!.. На море, на океане, на черном-черном острове растет дуб вековой, под его корнями сундук на тридцати замках… Я запру свою боль, замкну на все засовы. Пусть голова птиц, пролетающих мимо, болит, пусть гады морские мучаются, а от меня — уйди, уйди к другому, другой, другим… кому угодно…' Я не заметила, как заревела, кутая лицо в колени. Наедине со своей мукой, грызущей изнутри голову, словно лисенок спартанского мальчика…