Голос блокадного Ленинграда
вернуться

Берггольц Ольга Федоровна
Шрифт:

Январь 1943

Третье письмо

на Каму

В ночь на восемнадцатое

января 1943 года «Последний

час» сообщил всей стране о

прорыве блокады Ленинграда.

…О дорогая, дальняя, ты слышишь? Разорвано проклятое кольцо! Ты сжала руки, ты глубоко дышишь, в сияющих слезах твое лицо. Мы тоже плачем, тоже плачем, мама, и не стыдимся слез своих: теплей в сердцах у нас, бесслезных и упрямых, не плакавших в прошедшем феврале. Да будут слезы эти как молитва. А на врагов — расплавленным свинцом пускай падут они в минуты битвы за все, за всех, задушенных кольцом. За девочек, по-старчески печальных, у булочных стоявших, у дверей, за трупы их в пикейных одеяльцах, за страшное молчанье матерей… О, наша месть — она еще в начале,— мы длинный счет врагам приберегли: мы отомстим за все, о чем молчали, за все, что скрыли от Большой Земли! Нет, мама, не сейчас, но в близкий вечер я расскажу подробно, обо всем, когда вернемся в ленинградский дом, когда я выбегу тебе навстречу. О, как мы встретим наших ленинградцев, не забывавших колыбель свою! Нам только надо в городе прибраться: он пострадал, он потемнел в бою. Но мы залечим все его увечья, следы ожогов злых, пороховых. Мы в новых платьях выйдем к вам навстречу, к «стреле», пришедшей прямо из Москвы. Я не мечтаю — это так и будет, минута долгожданная близка, но тяжкий рев разгневанных орудий еще мы слышим: мы в бою пока. Еще не до конца снята блокада… Родная, до свидания! Иду к обычному и грозному труду во имя новой жизни Ленинграда.

18—19 января 1943

«Ты слышишь ли?

Живой и влажный

ветер…»

Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер в садах играет, ветки шевеля! Ты помнишь ли, что есть еще на свете земной простор, дороги и поля? Мне в городе, годами осажденном, в том городе, откуда нет путей, все видится простор освобожденный в бескрайней, дикой, русской красоте. Мне в городе, где нет зверей домашних, ни голубей, — хотя б в одном окне,— мерещатся грачи на рыжих пашнях и дед Мазай с зайчатами в челне. Мне в городе, где нет огней вечерних, где только в мертвой комнате окно порою вспыхнет, не затемнено, а окна у живых — чернее черни,— так нужно знать, что все, как прежде, живо, что где-то в глубине родной страны все те же зори, журавли, разливы, и даже города освещены; так нужно знать, что все опять вернется оттуда, из глубин, сюда, где тьма,— что я, наверно, не смогла б бороться, когда б не знала этого сама!

Март 1943

Моя медаль

Третьего июня 1943 года ты-

сячам ленинградцев были

вручены первые медали «За

оборону Ленинграда».

…Осада длится, тяжкая осада, невиданная ни в одной войне. Медаль за оборону Ленинграда сегодня Родина вручает мне. Не ради славы, почестей, награды я здесь жила и все могла снести: медаль «За оборону Ленинграда» со мной как память моего пути. Ревнивая, безжалостная память! И если вдруг согнет меня печаль,— я до тебя тогда коснусь руками, медаль моя, солдатская медаль. Я вспомню все и выпрямлюсь, как надо, чтоб стать еще упрямей и сильней… Взывай же чаще к памяти моей, медаль «За оборону Ленинграда». …Война еще идет, еще — осада. И, как оружье новое в войне, сегодня Родина вручила мне медаль «За оборону Ленинграда».

3 июня 1943

«Мой друг пришел с

Синявинских болот…»

В сентябре 1943 года вой-

ска Ленинградского фронта

заняли высоту около Синяви-

но, с которой враг вел об-

стрел единственной железной

дороги в Ленинград… Это бы-

ло в дни блистательных на-

ших побед на Украине.

Мой друг пришел с Синявинских болот на краткий отдых, сразу после схватки, еще не смыв с лица горячий пот, не счистив грязь с пробитой плащ-палатки. Пока в передней, тихий и усталый, он плащ снимал и складывал пилотку,— я, вместо «здравствуй», крикнула: — Полтава! — А мы, — сказал он, — заняли высотку… В его глазах такой хороший свет зажегся вдруг, что стало ясно мне: нет ни больших, ни маленьких побед, а есть одна победа на войне. Одна победа, как одна любовь, единое народное усилье. Где б ни лилась родная наша кровь, она повсюду льется за Россию. И есть один — один военный труд, вседневный, тяжкий, страшный, невоспетый, но в честь него Москва дает салют и, затемненная, исходит светом. И каждый вечер, слушая приказ иль торжество пророчащую сводку, я радуюсь, товарищи, за вас, еще не перечисленных сейчас, занявших безымянную высотку…

22 сентября 1943

Твоя молодость

Ленинградским комсомольцам

Будет вечер — тихо и сурово О военной юности своей Ты расскажешь комсомольцам новым — Сыновьям и детям сьжовей. С жадностью засмотрятся ребята На твое солдатское лицо, Так же, как и ты смотрел когда-то На седых буденновских бойцов. И с прекрасной завистью, с порывом Тем, которым юные живут, Назовут они тебя счастливым, Сотни раз героем назовут. И, окинув памятью ревнивой Не часы, а весь поток борьбы, Ты ответишь: — Да, я был счастливым. Я героем в молодости был. Наша молодость была не длинной, Покрывалась ранней сединой. Нашу молодость рвало на минах, Заливало таллинской водой. Наша молодость неслась тараном — Сокрушить германский самолет. Чтоб огонь ослабить ураганный — Падала на вражий пулемет. Прямо сердцем дуло прикрывая, Падала, чтоб Армия прошла… Страшная, неистовая, злая — Вот какая молодость была. А любовь — любовь зимою адской, Той зимой, в осаде, на Неве, Где невесты наши ленинградские Были не похожи на невест — Лица их — темней свинцовой пыли, Руки — тоньше, суше тростника… Как мы их жалели, как любили. Как молились им издалека. Это их сердца неугасимые Нам светили в холоде, во мгле. Не было невест еще любимее, Не было красивей на земле. …И под старость, юность вспоминая, — Возвратись ко мне, — проговорю.— Возвратись ко мне опять такая, Я такую трижды повторю. Повторю со всем страданьем нашим, С той любовью, с тою сединой, Яростную, горькую, бесстрашную Молодость, крещенную войной.

29 октября 1943

Стихи о друге

Вечер. Воет, веет ветер, в городе темно. Ты идешь — тебе не светит ни одно окно. Слева — вьюга, справа — вьюга, вьюга — в высоте… Не пройди же мимо друга в этой темноте. Если слышишь — кто-то шарит, сбился вдруг с пути,— не жалей, включи фонарик, встань и посвети. Если можешь, даже руку протяни ему. Помоги в дороге другу, другу своему, и скажи: «Спокойной ночи, доброй ночи вам…» Это правильные очень, нужные слова. Ведь еще в любой квартире может лечь снаряд, и бушует горе в мире третий год подряд. Ночь и ветер, веет вьюга, смерть стоит кругом. Не пройди же мимо друга, не забудь о нем…

31 декабря 1943

Желание

Я давно живу с такой надеждой: Вот вернется город Пушкин к нам,— Я пешком пойду к нему, как прежде Пилигримы шли к святым местам. Незабытый мною, дальний-дальний, Как бы сквозь войну обратный путь, Путь на Пушкин, выжженный, печальный, Путь к тому, чего нельзя вернуть. Милый дом с крутой зеленой крышей, Рядом липы круглые стоят… Дочка здесь жила моя, Ириша, Рыжеватая была, как я. Все дорожки помню, угол всякий В пушкинских таинственных садах: С тем, кто мной доныне не оплакан, Часто приходила я сюда. Я пешком пойду в далекий Пушкин Сразу, как узнаю — возвращен. Я на черной парковой опушке Положу ему земной поклон. Кланяюсь всему, что здесь любила, — сердце, не прощай, не позабудь!— Кланяюсь всему, что возвратила, Трижды — тем, кого нельзя вернуть.

31 декабря 1943

Возвращение

19 января 1944 года нашими

наступающими войсками Ле-

нинградского фронта были ос-

вобождены Петергоф, Красное

Село, Ропша. 24 января — го-

рода Пушкин, Павловск и дру-

гие…

Вошли — и сердце дрогнуло: жестоко зияла смерть, безлюдье, пустота… Где лебеди? Где музы? Где потоки? — С младенчества родная красота? Где люди наши — наши садоводы, лелеявшие мирные сады? Где их благословенные труды на счастье человека и природы? И где мы сами — прежние, простые, доверчиво глядевшие на свет? Как страшно здесь! Печальней и пустынней селения, наверно, в мире нет… И вдруг в душе, в ее немых глубинах опять звучит надменно и светло: «Все те же мы: нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село».