Сидели в гримерке филармонии города Барнаула, было уже поздно. На столе старые чашки, загоревшие изнутри от чая, ветки царапали стекла и просились внутрь.

Когда Лена окончила консерваторию и зашла речь о распределении, то она начала рассылать документы и подписываться как Е. Бойко. Именно Е. Потому что так можно было подумать, что Евгений Бойко. Голова шла кругом, не брали никуда. Казалось, что Е. Бойко возьмут гораздо быстрее, чем Елену. А когда все выяснится, то поздно.

Она рассказывала, что сама из Питера. Там родилась и училась. Потом, чтобы стать дирижером, поехала по всей стране. Куда приглашали — там и работала. Потому что в Питере нереально. Там мужчины. По всей стране тоже мужчины, но и оркестров больше. Она бросила все — маму, друзей и Питер. Ей, конечно, предлагали остаться. Но не дирижером и не оркестра.

В Питере у нее была примета. Когда еще студенткой ездила на учебу мимо Исаакиевского собора, то смотрела на купола. Если купола горят — день будет хороший, с приятными новостями. Если мутные — плохой, даже из дома не стоило выходить. Интересно, что цвет куполов никогда не зависел от наличия солнца или облаков. Они были сами по себе и предсказывали Лене день независимо от погоды.

Потом мы договорились еще раз встретиться, потому что в первый день не все успели. Я шла домой по городу Барнаулу мимо трамвайной остановки «Улица Анатолия». Там частный сектор и иногда лают собаки. У меня была худая шуба из синтетического меха и ботинки на зачем-то высоченных толстых каблуках. У подруги Аньки была похожая шуба. Мы с ней называли их «волосатые халаты». Потому что они не грели совсем. Когда мороз прижимал, то перед выходом из дома мы с Анькой пили аспирин — тогда становилось жарко и можно было перебежками добраться до универа.

Я скользила на высоченных каблуках и кляла мороз. Кляла город Барнаул и вообще весь Алтайский край. И всю Сибирь вместе взятую. И лающих собак на улице Анатолия. И этот проклятый волосатый халат. Почему-то в тот вечер было особенно нестерпимо плохо и обидно. Так плохо, что помню его до сих пор.

Знаете, почему? Просто я очень завидовала Елене Бойко.

Бросить Питер, большой и красивый город, налаженный быт, бросить запах своей квартиры…

Запах квартиры — это ведь очень важно. Вы можете уехать из дома надолго, без вас сделают ремонт и переставят мебель. Повесят новые шторы. Вынесут стены, в конце концов, и построят новые. Вы вернетесь, зайдете и глаза ничего не узнают. Но сразу поймете — дома. Потому что запах дома не истребим. Как не истребим запах мамы. Пусть она хоть обольется духами — это не имеет значения. Мама всегда пахнет одинаково и на вашу свадьбу придет с тем же запахом, с каким приходила забирать из детского сада.

А Лена бросила все. Собрала вещички и уехала. Сначала в один город, потом в другой. Вещи постепенно теряли запах домашних шкафов, пропитывались гостиничными номерами. Как можно жить с чужим запахом в своем чемодане — я не представляла. Просто была слишком домашней для такого поступка, маминой дочкой.

Знаете, я уехала из города день в день с Еленой Бойко. С одного вокзала, только в разных направлениях. Она на поезде, а я в автобусе. Она в другой город, а я недалеко. Выпросила у редактора командировку и твердо решила, что надо поехать куда-нибудь, чтобы совершить поступок. Как она.

Автобус мотало всю дорогу. И трясло. Метель швыряла его по трассе со страшной силой. Мы кое-как доехали, встретила женщина с уставшим лицом. Суть командировки была в следующем: в городе Змеиногорске под землей вырыты древние шахты, из которых в стародавние времена добывали руду и прочие полезные вещи. Шахтами давно никто не пользуется, они заброшены и никого не интересуют. В них даже невозможно спуститься на метр.

А еще по городу Змеиногорску течет ручей, который размывает главную улицу. Администрация распорядилась отвести ручей в шахты. Хранители исторического достояния города, коим являлись шахты, взбунтовались и написали письмо в газету. Мол, халатное отношение! Затапливается реликвия! Срочно пришлите корреспондента разобраться!

Корреспондентом стала я. Женщину с уставшим лицом звали Светлана Егоровна, она являлась хранителем музея.

— Ну, я вас сейчас в гостиницу отведу, а потом утречком пойдем в администрацию. Мы им сообщили, что вы приехали! Уж мы им зададим!

Гостиница оказалась двухэтажной, бывший дом зажиточного помещика с огромным холлом. Из бывших комнат скроили пятьдесят номеров! Я была единственной постоялицей.

Если бы Николай Васильевич Гоголь сослал своего Чичикова не в уездный город N, а в Змеиногорск, то бричка скупщика мертвых душ обязательно бы тормознула здесь, около гостиницы. На что сам писатель непременно бы заметил, что сама она, гостиница, схожа со старой девой, которая каждый день пудрится и ждет.

На окнах висели штампованные шторы. Подушки были плоскими. Пахло тоской. Выла жуткая метель, исполняла только себе понятные песни. Я уложила на подушку кофту, чтобы спать с запахом дома. Только бы дождаться утра… Меня отправили на три дня. Значит, еще одна такая ночь — и домой. Скорей бы домой… Еще в автобусе пожалела, что уехала. Дура. Зачем мне это надо? Тоже мне… героиня.

Администрация оказалась лощеной, с ковровыми дорожками. Мэр сразу нашелся о чем поговорить: «Дааа, непогода у нас, непогода… Вот в прошлый раз приезжал губернатор — так ведь дороги так замело, что вертолет ему вызывали. С дорогами у нас плохо, очень плохо. Иногда так заметет, что по неделе не выбираемся!!!»