Главная внутренняя зала небольшая, но просторная и довольно чистая. Тяжелые синие шторы на дверях шипят бархатом на каждое прикосновение. В ряды выстроены сидения, стоящие так же стройно, как вояки на плацу. Они пятят вперед вытертые велюровые груди, бодрятся, однако выглядят уставшими, будто старые генералы в отставке собрались на торжественное построение. Они уже отвоевали свое, формы давно потеряли свежесть, однако же все еще в строю и выбриты до синевы в тон шторам.

Сверху сидит объемная люстра, собранная из сотен маленьких стекляшек. Некоторые их них давно выпали… Она, пожалуй, была призвана создать особую атмосферу пафоса и величия, но теперь напоминает собой спившуюся старуху с мелкими желтыми зубами, которая мелко хихикает от малейшего ветра. Шторы на дверях осуждают ее за это, надуваются и, стыдясь подобного соседства, шипят на входящих в зал: «Тишшше, тишшшше…»

Один раз я сидела в городе Барнауле и листала газету, в которой работала внештатным корреспондентом. И вдруг увидела в объявлениях о культурных мероприятиях города «…симфонический оркестр… дирижер Елена Бойко…»

Я тогда была начинающей и подающей надежды. Поддающей.

Хваталась за все, что давали. А если не давали — обижалась до слез. Потому что как же так… Я ж самородок.

Все хотелось делать на пятерку, все! Позже редактор назвал это комплексом отличницы.

«Каждый человек — личность! И журналисту остается только ее разглядеть», — умничала я.

На деле же все оказывалось не так просто. Потому что собеседник зачастую наотрез отказывался признаваться себя личностью и чаще думал о том, кабы че не ляпнуть в диктофон журналистке.

Иногда собеседника приходилось тормошить, как яблочное дерево. А он жался, мямлил и говорил односложно. Позже я придумала, как справляться с такими. Просто заранее сочиняла, что мне должны сказать. Шла на интервью с готовым интервью. Не задавала вопросы, а уточняла: «Вы ведь считаете, что так-то и так-то. Да?» Делом собеседника было кивнуть головой: «Да».

«А вот что касается того-то и того-то, вы же думаете, что то-то и то-то. Да?»

«Да».

Его личные мысли никуда, на мой взгляд, не годились.

Наши цели с собеседником всегда были разными: он хотел выглядеть не хуже, чем другие. Я — чтобы он был лучше остальных.

Ведь буквально хотелось, чтобы жена собеседника, прочитав интервью, сказал: «Надо же, собеседник, я 15 лет с тобой живу и не подозревала, какой ты умный и афористичный!»

И вот читаю в газете: «…симфонический оркестр… дирижер Елена Бойко…»

Это ж такая тема: женщина-дирижер!

Она высокая. Наверное, похожа на породистую полковую лошадь. Поджарая и блестит. Ходит в прямой черной юбке по колено. И от чрезмерного курения глубокий голос.

У Елены Бойко спина прямая и горделивая осанка, которая держится до самого затылка.

Самое ужасное, по моему разумению, что могла сделать женщина-дирижер, это уйти от главной темы интервью: Женщина-Дирижер.

То есть слукавить и не признаться, что это вообще тема для разговора. Никто же не думает, что женщина-врач, женщина-учительница и теперь даже женщина-космонавт — это тема для публикации. Вон их сколько в космосе болтается — о каждой писать, что ли? Ну, какая это тема…

Если вот только она родит в космосе…

И лучше двойню.

Нужен ведь какой-то этот самый — повод. А так…

Я шла к ней разговаривать о том, как тяжело было пробиться, как зажимали мужчины, как не признавали, не хотели принимать на дирижерское отделение. Как она пробилась, растолкала мужчин, нашла признание и закончила дирижерское отделение. Наверное, многие мужчины, например те, что учились с ней на одном курсе, до сих пор не могут смириться с ее успехами.

— Сколько всего женщин-дирижеров по России? Много? — спросил редактор.

— Три или четыре.

— Много… — не смог смириться даже он.

Елена Бойко репетировала с оркестром в главной зале филармонии города Барнаула. Оркестр был местным и вел себя совершенно уверенно, как ни в чем не бывало.

Она оказалась маленькой. Округлой. На первый взгляд — незначительной. С прямой спиной, но без горделивой осанки. С короткой стрижкой и круглыми глазами. Никаких признаков породистой лошади. Вообще ничего особенного. Ваша соседка по площадке. Или давнишняя мамина подруга. Почему эта женщина может подчинять себе не просто мужчин, а целые оркестры из них — было совершенно непонятно.

Я ее сразу спросила: «А зажимали? Не принимали на дирижерское отделение?»

Можно было, конечно, для начала разогреть вопросами про «Откуда вы? Где учились, что закончили?». Размять ее, так сказать. Но мне казалось, что она настоящая. К ней не надо искать окольных путей, она сразу скажет правду.

И она сказала: «Еще как зажимали!»

— А трудно было?

— Почему было?

Мы договорились встретиться вечером после репетиции. Это хорошо, что вечером и что после репетиции. Потому что уставший человек откровенен.