Если же выстраивается полузакрытая система информирования общества о происходящем в стране и мире (для продвинутых пользователей – доступ к любым ресурсам, от Интернета до спутниковой антенны, для широких народных масс – дозированная, управляемая новостная машина), то и внезапная откровенность спецслужб воспринимается иначе. А чего это они? С какой целью? Неужели правда о нас заботятся? Или специально пугают, чтобы мы в них нуждались? И звонили им почаще?..

Открытость так открытость. Закрытость так закрытость. В противном случае заявления об угрозе будут сродни откровениям дежурного врача в тюремной больнице. Зэк лежит на койке в коридоре, сестра к нему всю ночь не подходила, бумагу для жалобы прокурору не дают, на вопросы про обед не отвечают. И тут приходит радостный хирург и громогласно говорит: а знаешь, братец, ты сегодня ночью можешь умереть. Впрочем, можешь и не умереть. Полежи тут пока.

На неделе между 22 и 28 января. – 27-го исполнилось 20 лет со дня Январского пленума 1987 года, на котором Горбачев объявил о начале перестройки.

Ровно через двадцать лет после официального выхода на экраны советской страны фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» шесть «Золотых орлов» получил фильм Павла Лунгина «Остров». До этого «Остров» собрал рекордное количество зрителей в кинотеатрах; когда его показали по каналу «Россия» – во время новогодних празднеств 2007-го, поперек салату оливье и вопреки похмельному синдрому, – доля [10] достигла 41 процента. Фильм по картинке очень красивый, Петр Мамонов превзошел сам себя, режиссер по-настоящему крупный, но только художественными достоинствами объяснить успех невозможно. Особенно сценарными: драматургия «Острова» оставляет желать лучшего. В целом же это очень честная и невероятно важная работа, заслуживающая всяческих похвал; реакция же публики такова, будто перед нами по меньшей мере «Война и мир». Причем не Сергея Бондарчука, а непосредственно Льва Толстого.

Между прочим, «Покаяние» Абуладзе тоже было честной и важной работой, но никак не прорывом в неизведанное; то же абуладзевское «Древо желания» было куда совершенней и тоньше, но где тонко, там и рвется: «Древо» посмотрели только эстеты. А «Покаяние» – сто миллионов зрителей. Потому что в воздухе носился немой вопрос, который никто не решался сформулировать. Какая дорога ведет к храму? Куда нас занесло? Как выбраться из тупика? «Хоть убей, следа не видно; сбились мы. Что делать нам!» Режиссер внезапно взял и предложил ответ. Не дожидаясь вопроса.

Вот и Лунгин предложил ответ, так и не дождавшись вопроса. Но почувствовав его нутром. Что с нами в целом и с каждым из нас в частности происходит посреди удвоения ВВП, газовых войн, нефтяных прибылей, построения суверенной бюрократии, всеобщей сытости, массовой вовлеченности в воровство, монетизации льгот, перехода к ЕГЭ, который уничтожит остатки неусредненности нашего образования; чего мы на самом деле хотим и к чему стремимся, вопреки всем разговорам о конце морали, исчерпанности этических ориентиров и торжестве формулы «православие, самодержавие, доходность». Выясняется, что любая, самая несовершенная попытка поговорить с современниками о покаянии порождает ответную волну всеобщего доверия. Причем на сей раз – не о покаянии общественном, как это было у Абуладзе, но о личном, о своем собственном. Я виноват, моя вина, меа кульпа. Братцы, простите меня.

Это симптом более чем важный и до сих пор совершенно не осмысленный. Тот, кто решил, что секрет Лунгина – в эксплуатации модной темы православия и национальной традиции, ничего не понял. Секрет его – в массовом желании другой жизни. Имеется в виду не политическое устройство, не экономические модели и даже не система образования, хотя она важнее, чем политика и экономика вместе взятые. Имеется в виду частная, личная, индивидуальная жизнь, вписанная в систему ясных норм и правил. Соотнесенная с однозначными представлениями о добре и зле. Совершенно не обязательно праведная (сочувствие зрителя вызывает именно раскаявшийся грешник, а не преподобный святой). Но обязательно – выверенная по этической шкале.

Если угодно, «Остров», точнее, зрительская реакция на него – это общенациональный референдум. О том, какое общество нам нужно на самом деле. Какая политика будет действительно соответствовать массовому запросу. Это общество, в котором приемлемо не все, что доходно и эффективно, но только то, что морально. Разумеется, ощущение это пока весьма смутно, из такой закваски может образоваться и новый коммунизм, и новый национализм. Но может – и новый консерватизм, который не противостоит задачам модернизации, но отказывает ей в единственном праве: не считаться с ценностями. Общечеловеческими и общенациональными. Все зависит от реакции на реакцию. От того, как наши элиты отнесутся к этому народному киноизъявлению. Что ответят на ответ Лунгина. Проигнорируют – или учтут. И прекратят своеобразную политику воровства и страха, когда всем, кто боится, позволено красть, а всем, кто крадет, рекомендовано бояться.

В 1987-м «Покаяние» обозначило развилку истории. Назад не вернуться, можно только идти вперед. Без Абуладзе не было бы августа 1991 года. В 2007-м «Остров» обозначил другую развилку. Или возвращение к общественной морали, не навязанной государством, но и не разрушаемой им на каждом шагу. Или в никуда. Какие общественные перемены, какой август, декабрь или март напророчил нам Лунгин – увидим. Но как же устойчивы народные архетипы: ломали их, крушили, предавали забвению, а все равно культурная память подсказывает вечный сюжет:

На неделе между 29 января и 4 февраля. – Путин дал ежегодную пресс-конференцию в Кремле и заявил, что российская власть в целом придерживается праволиберальных взглядов. Но торговать оружием с Ираном будем, газовый ОПЕК – неплохая идея, а США ведут себя агрессивно. – Между тем начался процесс развода двух неразделимых коммерсантов – Владимира Потанина и Михаила Прохорова.