А вот это — разве не стоило бы повесить себе на шею и повторять как заклинание:

Душа требует серьезных и неустанных забот и даже кое-каких лекарств. Каждые четверть часа, в зависимости от того, проведены они хорошо или плохо, принесут ей пользу или вред, и притом надолго. Душе надо тоже много упражняться, чтобы обрести здоровье и силу.

…Присмотрись, насколько отличаются люди, работавшие над собой, от людей неотесанных, и я уверен, что ты никогда не будешь околеть ни сил, ни времени на то, чтобы себя воспитать.

Замечательно.

А вот иная мелодия, от письма к письму, в разработках:

Счастлив тот, кто, обладая известными способностями и знаниями, знакомится с обществом достаточно рано и может сам втереть ему очки в том возрасте, когда чаще всего, напротив, общество втирает очки новичку!

…Постарайся быть умнее других, но никогда не давай им это почувствовать.

Откровенно практично. А сколько еще проницательных разъяснений, сто очков вперед примитивному мистеру Карнеги, открывшему эти эмпиреи два века спустя. Тоже своего рода прочистка носа. Заметим, однако, что вышеприведенное наставление по уходу за сим отверстием в смысле буквальном было адресовано уже не девятилетнему сопляку, а доставлено с нарочным восемнадцатилетнему кавалеру.

Вот и традиционная "большая поездка". Уже скоро четыре года, как Филип Стенхоп II, кончив школу и отзанимавшись с лучшими частными преподавателями по языкам, логике, этике, истории, праву, а также гимнастике, танцам, фехтованию и верховой езде, путешествует по Европе в сопровождении мистера Харта, папиного сорадетеля, преданнейшего добряка, сочинителя назидательно-сентиментальных стишат. Он пожил уже в предостойной Швейцарии, в глубокомысленной Германии, в поэтичной Италии. Недолгие возвращения на родину, свидания с родителями — и снова в путь. Все обеспечено, всюду наилучший прием, представления ко дворам, развлечения и балы, все к услугам — позавидуешь, право.

Было бы, однако, преувеличением думать, что турне это складывалось из сплошных удовольствий.

Твои невзгоды по дороге из Гейдельберга в Шафхау-зен, когда тебе пришлось спать на соломе, есть черный хлеб и когда сломалась твоя коляска — не что иное, как надлежащая подготовка к более значительным неприятностям и неудачам (…), пример несчастных случайностей, препятствий и трудностей, которые каждый человек встречает на жизненном пути. Разум твой — экипаж, который должен провести тебя сквозь все.

Метод "слоеного пирога" — как верно, как мудро. Да, воспитание юноши должно быть насыщено и приключениями, и суровой муштрой, и знаниями, и удовольствиями, и опасностями. Самостоятельность — да, но… должен тебя предупредить, что в Лейпциге у меня будет добрая сотня шпионов, которые будут невидимо за тобой следить и доставят мне точные сведения обо всем, что ты будешь депать, и почти обо всем, что будешь говорить. Надеюсь, что, получив эти обстоятельные сведения, я смогу сказать о тебе то, что Веллей Петеркул говорит о Сципионе: что за всю жизнь он не сказал, не сделал и не почувствовал ничего, что не заслужило бы похвалы.

В чем-чем, а в недостатке внимания этого папу не упрекнешь. Очень увлекательно — шпионить за чувствами.

Запомни твердо: если ты приедешь ко мне и у тебя будет отсутствующий вид, то очень скоро отсутствовать буду и я, и в буквальном смысле, просто потому, что не смогу с тобой оставаться в одной комнате; и если, сидя за столом, ты опять начнешь ронять на пол ножи, тарелки, хлеб и так далее и целых полчаса будешь тыкать ножом в крылышко цыпленка, а рукавом за это время очистишь чужую тррелку, мне придется выскочить из-за стола, я от этого могу заболеть…

Вот такова-то она, отцовская доля. А где же мама?

Упоминается крайне редко и сдержанно ("подари ей чайный сервиз" — просьба к четырнадцатилетнему). Она была не из того круга, который мог преподать высший этикет. А опытный папа-лорд нагляделся на сынков вроде отпрыска лорда Хрю и леди Сюсю, сэра Тьфу, которому внушили, что не он создан для мира, а мир для него, и который всюду будет искать то, чего нигде не найдет: знаки внимания и любви от других, то, к чему его приучили папенька и маменька (…) Пока его не проткнут шпагой и не отправят на тот свет, он, верно, так и не научится жить.

Ты никогда не сможешь упрекнуть меня ни в чем подобном. У меня не было к тебе глупого женского обожания: вместо того, чтобы навязывать тебе мою любовь, я всемерно старался сделать так, чтобы ты заслужил ее. Мне мало одной любви к тебе, мне хочется, чтобы ты мог нравиться и мне, и всему миру. Я ничего для тебя не пожалею, у тебя не будет недостатка ни в чем, если только ты этого заслужишь; поэтому знай, что в твоей власти иметь все, что ты захочешь.

Не забудь, что я увижусь с тобою в Ганновере летом и буду ждать от тебя во всем совершенства. Если же я не обнаружу в тебе этого совершенства или хотя бы чего-то очень близкого к нему, мы вряд ли с тобою поладим. Я буду расчленять тебя, разглядывать под микроскопом и поэтому сумею заметить каждое крохотное пятнышко, каждую пылинку (…) Никогда не забуду и не прощу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться. Мое дело предупредить тебя, а меры ты принимай сам.