Почему-то после таких вот вдохновительных обещаний у Филипа усиливается неприятная уже ему самому потливость, начинается неудобство в горле, покашливание, а то вдруг открывается настоящая лихорадка… Жаловаться — не по-мужски, тем паче не по-английски, но все-таки один раз он сообщил отцу через посредника, что чувствует себя не совсем хорошо. В ответ была прислана рецептура нежнейших слабительных.

…Итак, наконец, галантная Франция, наставница наслаждений, царица мод.

Париж — это как раз такой город, где ты лучше всего на свете сможешь соединять, если захочешь, полезное с приятным. Даже сами удовольствия здесь могут многому тебя научить.

С тех пор как я тебя видел, ты очень раздался в плечах. Если ты не стал еще выше ростом, то я очень хочу, чтобы ты поскорее восполнил этот пробел. Упражнения, которыми ты будешь заниматься в Париже, помогут тебе как следует развиться физически; ноги твои, во всяком случае, позволяют заключить, что это будет так. Упражнения эти заставляют сбросить жир…

Ты настолько хорошо говоришь по-французски и ты так скоро приобретешь обличье француза, что я просто не знаю, кто еще мог бы так хорошо провести время в Париже, как ты…

Помни, что эти месяцы имеют решающее значение для твоей жизни: обо всем, что бы ты ни стал делать, здесь узнают тысячи людей, и репутация твоя прибудет сюда раньше, чем ты сам. Ты встретишься с нею в Лондоне.

Вершится судьба… Папа-лорд пребывает в убеждении, что хорошо воспитанный француз, с его непринужденным изяществом, если только к этому добавить толику английского здравого смысла и чуть немецкой учености, являет собой пример совершенства человеческой породы.

Итак, продолжение образования с переводом из абстрактной формы в конкретную, начало карьеры. Папин сценарий проработан вдоль и поперек, на постановку не жалеется ни денег, ни связей. Стать государственным мужем Филип, впрочем, пожелал сам.

Вот как это было достигнуто:

коль скоро ты не склонен стать податным чиновником государственного казначейства и хочешь получить место в Англии, не сделаться ли тебе профессором греческого языка в одном из наших университетов? Если тебе это не по душе, то я просто не знаю, что тебе еще предложить… Мне хотелось бы слышать от тебя самого, чем ты собираешься стать.

Тонко, демократично, никакого давления. Обратим, кстати, внимание на это «чем», а не «кем». Не описка. Слова «профессия», «ремесло» в высших кругах тех времен не употреблялись. Аристократ не отождествлял себя со своими делами: у него не профессия, а занятия, поприща. Их может быть много, а может не быть вовсе — отнюдь не позор. "Делать то, о чем стоило бы написать, или писать то, что стоило бы прочесть". Главное занятие человека светского — быть собой. Но каким собой!..

Ты решил стать политиком — если это действительно так, то ты, должно быть, хочешь сделаться моим преемником. Ну что же, я охотно передам тебе все мои полномочия, как только ты меня об этом попросишь. Только помни, что есть некоторые мелочи, с которыми нельзя будет не посчитаться.

Что за мелочи?..

Преследуй определенную цель (…)

никогда не говори о себе (…)

будь не только внимателен ко всякому, но и делай так, чтобы собеседник твой почувствовал это внимание (…)

мягко по форме, твердо по существу (…)

изучай и мужчин и женщин (…)

если хочешь заслужить расположение короля, потакай его слабостям (…)

имей доброе имя, много раз обманывать невозможно (…)

научись казаться свободным и праздным именно тогда, когда дел у тебя больше всего. Превыше всего нужно иметь открытое лицо и скрытые мысли — и так далее, подробности в первоисточнике и в первоисточниках первоисточника, из коих не на последнем месте известный труд синьора Макиавелли.

Непросто получается… Чуть раньше мы поместили друг возле дружки некоторые обращения папы к сыну, раскиданные там и сям, и попытались услышать голос Филипа-большого ухом Филипа-маленького. Возник страшноватый образ родителя-манипулятора, требующего процентов с воспитательского капиталовложения. Но это эффект монтажа — мы только догадываемся, что такой монтаж происходил в душе сына. Этот внутренний монтаж, собственно, и есть душевная жизнь.

Я перечитал письма Честерфилда не один раз, и всякий раз относился к нему по-иному: то с восхищением, то с возмущением, то со скукой, то с захватывающим интересом. Не сразу понял, что это зависело от того, чьими глазами читал, как монтировал. Легко сделать выборки, свидетельствующие, что лорд Честерфилд только тем и занимается, что учит своего сына быть благородным рыцарем. Между тем кое-кто из первых читателей свежеизданных "Писем к сыну" вознегодовал во всеуслышание, что в них проповедуется всего-навсего мораль потаскухи. И это правда. Но не вся правда, вот сложность!.. Будь «всего-навсего» — вряд ли бы эти письма разошлись по всему миру и дожили до нас…

Милый мой мальчик, я считаю сейчас дни, которые остаются до встречи с тобой, скоро я начну считать часы и наконец минуты, и нетерпение мое будет все расти…

Мне придется не раз выговаривать тебе, исправлять твои ошибки, давать советы, но обещаю тебе, все это будет делаться учтиво, по-дружески и втайне ото всех; замечания мои никогда не поставят тебя в неудобное положение в обществе и не испортят настроения, когда мы будем вдвоем. Ты услышишь обо всем от того, кого нежная любовь к тебе сделала и любопытнее, и проницательнее…