Они убежали в овраг и прогуляли до позднего вечера, так что отец начал волноваться, и Тошка потом клятвенно обещала, что больше никогда так не будет.

С этого дня они с Максом почти не расставались – до того самого времени, когда она решила уйти из института. Они тогда так поссорились, что Тошка твердо поняла: это навсегда. Она его никогда не простит, потому что Максим Арефьев – тупой, самовлюбленный, эгоистичный болван, не думающий ни о ком, кроме себя.

– Тупой эгоистичный поганец, – сказала Тошка вслух с искренним чувством, водя карандашом по странице с «расшифровкой», где она выписывала бессмысленный набор букв. – Просто поразительно, каким эгоистичным поганцем может быть человек. И тупым к тому же!

Она перечеркнула все написанное, выронила карандаш и обхватила голову руками.

«Макс жив. Он не может умереть. Они просто украли у него шифр. Он не может умереть».

Тошка еще несколько раз убежденно повторила это про себя и кивнула, сотворив маленькое заклинание, предназначенное для избавления от плохих мыслей. Потом положила голову на стол и почти сразу уснула, твердо уверившись в том, что Максим Арефьев жив.

На следующий день я рассказал Молли о случившемся. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь своей победой, а многочисленные собутыльники для этого не годились. Будь здесь Джон Ди, я непременно поведал бы ему о хитроумном монахе, живописав весь его «эксперимент» в ярких красках. Я неплохой рассказчик, и Джону, без сомнения, пришлась бы по душе моя история.

Но он, увы, в Лондоне – нянчится со своим годовалым сыном. Джейн родила ребенка через девять месяцев после той ночи, когда ангелы призвали ее стать моей временной женой. Мальчишку назвали Теодорусом, то есть Божьим даром, и когда я прочел об этом в письме, то хохотал так, что испугал служанку.

Так вот, о служанке… Поскольку не нашлось никого получше, пришлось мне выкладывать эту историю ей. К моему удивлению, Молли поняла почти все, что я объяснял.

– Выходит, он хотел обмануть самого короля? – с величайшим удивлением спросила она.

– Выходит, так. Но короли не прощают, когда их обманывают.

– А то золото, которое он изготовил, – оно ведь настоящее, верно?

– Так-то оно так, но королю требовалось не золото, приготовленное из золота, а сам рецепт! А он оказался подделкой. Розенкранц не знал секрета, а хотел убедить Рудольфа, что знает.

Я вскочил с кровати, на которой лежал, поглаживая полуобнаженное тело Молли, и прошелся по комнате.

– Пока все, кто объявлял о создании философского камня, оказывались мошенниками либо глупцами, верящими в чужие выдумки! Но кто знает – быть может, вскоре и в самом деле появится алхимик, который осуществит мечту сотен других! Меня не покидает ощущение, что с каждым ложным шагом, который должен бы уводить нас в сторону от великого открытия, мы в действительности приближаемся к нему! Парадокс? Парадокс. Назови это предчувствием, если хочешь, или надеждой… Но я должен быть готов к тому, чтобы оказаться рядом с таким человеком, когда он появится.

– Для чего?

– Видишь ли, сделать великое открытие – это одно, а достойно представить его монарху – совсем другое! Сколько я видел ученых, казавшихся безумцами! Таким не поверил бы и самый простодушный человек. Но учеными-то они были настоящими! Случись одному из них открыть тайну философского камня, ему стоило бы больших трудов доказать, что он не сумасшедший и не плут, а его трансформация – не ловкий фокус. Вот тут и пригодился бы я! Король доверяет мне, а того, кто принесет ему секрет, он осыпет своими милостями… Но, впрочем, что даром болтать и придумывать пустое! – С этими словами я запрыгнул на кровать и ущипнул Молли за плечо. – Все, малышка моя, хватит о глупостях! Займись делом, а я пока отдохну.

Она присела на краю, рассеянно накручивая на палец вьющуюся темную прядь. Глаза ее были задумчивы. Немного подумала, затем наклонилась ко мне и доверительно шепнула:

– А я знаю одного человека, который и в самом деле может делать то, о чем ты говоришь. Только поклянись никому не рассказывать об этом!

– О чем ты, крошка? – спросил я, зевая. Мое возбуждение спало, и теперь я хотел спать.

– О золоте!

– О мой бог! – Я страдальчески закатил глаза. – Иди рассказывать сказки кому-нибудь другому, детка. Только сперва приготовь еду.

– Но это не сказки! Я видела своими глазами…

Она осеклась. Замолчала и принялась одеваться, но по лицу ее было видно, что она думает о чем-то своем. Если бы Молли продолжала чесать языком, то я велел бы ей заткнуться, и на том дело бы и закончилось. Но от ее молчания во мне проснулось любопытство.

– Что ты видела своими глазами? – Я приподнялся на локте, залюбовавшись ею.

Кожа у Молли нежная и слабо светится, как лепесток розы, если посмотреть через него на небо. По правде говоря, мне не часто доводилось отрывать розовые лепестки и взирать сквозь них на небосвод, но, думаю, я не ошибся, выразившись столь возвышенно о своей служанке. Мордаха у нее, конечно, простецкая, но славная, а округлости телес приятны и взгляду, и руке.

Я перевел взгляд на две красных полосы, расплывающихся на ее плече. Третьего дня она неловко повернулась и задела банку с составом, которого я ждал целый месяц от поставщика, что привозит мне редкие вещества. Банка, понятное дело, разбилась вдребезги, и я в бешенстве хлестнул служанку плеткой, обозвав неповоротливой коровой. Наказание было заслужено, и Молли долго униженно выпрашивала у меня прощение, пока я наконец не отправил ее восвояси, обругав напоследок еще разок.

– Так что ты видела, крошка?