— Ох, Бес-Бес! Глупый святой старец! — появилась вскоре около моего ложа Быстрые Глазки. — Как же ты умеешь делать себе неприятности. Знай же, что в этой стране есть культ Бога Отца и, при всей веротерпимости, оказывать ему неуважение не имеет право никто из граждан. Ты же своей вчерашней проповедью внес немалую смуту.

— Как? — изумился я. — Разве призывал я низвергать каких-либо иных Богов? Призывал к неповиновению властям?

— Да нет же, — объяснила она. — Дело касается девства о котором ты вчера говорил столь много, что пошли уже по городу слухи. Здесь, оказывается, почитают девство весьма опасным и для разрывающего плеву мужа, да и для всего королевства. Посему, каждая девицы обязана избавиться от невинности по достижению четырнадцати лет, воссев на некий камень в храме Бога Отца.

— Ах, не спорю, — завидев мое возмущение признала моя верная спутница. — Обычай этот, по мне, ужасно дик. Но таковы порядки этой страны и не нам их менять. Теперь же многие наши единоверцы отказываются долг сей по отношению к своим дочерям выполнять, отчего жрецы храма весьма и весьма озлились.

— Они озлились! — не в силах сдержать праведного гнева возопил я. — Они? Я-то мотаюсь по миру в поисках столь редкого ныне девства! Я-то получше многих знаю, сколь трудно найти его, а тем более склонить девицу с ним расстаться! Да еще и сделать все так, чтобы получила она от того приятствие, да не зачала! И что я вижу? Нежная, чистая непорочность, которая дается особе женского пола единожды в жизни, дабы радость кому-то принести, достается холодному куску каменюки, на которую нанизывают бедняжку?

Но тут послышался великий шум и на пороге комнаты возник наш гостеприимный хозяин тут же павший на колени.

— Отче! — со слезами на глазах воззвал он ко мне. — Вот, жрецы храма местного призвали тебя явиться, дабы при всем народе могли вы обсудить спор ваш, и государь прислал за тобою стражников своих.

— Бес, умоляю, — еле слышно прошептала Денра. — Будь осторожен. Ни к чему нам, злить местные власти.

А в дверях уже появились вооруженные копьями стражи в касках.

На местном ипподроме, куда препроводили меня стражи, и, который использовался не токмо для конских скачек, но и для всяческих прочих всенародных увеселений, собралось немалое количество народа. Восседали среди них на почетном возвышении и царь с царицею. Жрецы же пребывали в самом центре, куда стражи меня направили.

Единоверцам и спутникам моим, которые по таковому случаю в белые одеяния меня обрядили, пришлось разместиться среди зрителей, где немалые они от простонародья насмешки переносили.

Следующее, однако, событие заставило толпу призадуматься. Лишь только вышел я на поле, как тут же кинулась навстречу мне окружавшая жрецов огромная свора больших и черных псов, служивших, как я потом узнал, для охраны храма Бога Отца и каковых жрецы местные привели дабы запугать меня окончательно, а может и для какой смертоубийственной цели.

Подбежав же ко мне псы, вдруг, как по команде, припали к земле и начали сновать вкруг меня эдаким образом, весьма забавно выгибая шею, дабы заглянуть мне в лицо и беспрестанно размахивая хвостами. Сразу вспомнив о подарке милой Лопены, славной девочки, обращенной мною в женщину и волчицу, я осмелел настолько, что даже решился протянуть руку, дабы погладить ближайшего ко мне пса.

Тот сразу же упал на спину подставляя розовое свое брюхо, которое я, чтобы доставить ему удовольствие, почесал. В толпе немалый по этому поводу поднялся ропот, жрецы же местные, дабы избежать еще большего конфуза, повелели собак с арены немедля увести.

И вот, призванный к ответу, предстал я перед лицом этих варваров, каковыми считаю их лишь потому, что, хотя Богов Отцов в Кадастре предостаточно, но обычай местный, касательно девства, весьма премерзким считаю.

Тут выступил вперед верховный жрец и начал громогласную свою речь, в которой немало меня попрекал, что я, де, большие беды государству сему превнести могу. Речь его текла плавно и величественно, а я, хоть и опасался несколько за свое с товарищами положение, не мог не оценить чудесное устройство ипподрома, ибо слова, сказанные в центре его, разносились окрест усиленные многократно, так, что и самые дальние зрители могли их слышать.

Жрец долго говорил о бедах, которые для мужей от разрыва плевы, да и от самой крови при том выделяемой происходить могут, поминал каких-то древних героев, зачитывал цитаты. Сказал, что, вот, когда в граде сем порешили лет триста назад передать столь опасное дело в ведение жрецов, так стали многих из них с пробитой головой на ночных улицах находить, а то и вовсе — вниз по течению реки, в раздувшемся, трупном виде.

Потом, когда от обычая сего отказались, угодил город под вражескую пяту и вынужден был целых пять лет выплачивать немалые дани. Избавившись же от напасти, возложили обязанность прорывания девства на храмовых кобелей, но тут же началось среди тех непонятное ухудшение породы и стали они до того злющие, что кидались на любую проходящую мимо храма девицу, либо мужнюю жену и многих, при том, покусали.

В конце же вознес жрец хвалу камню, который, дескать, Бога Отца собой овеществляет и град от немалых бед уже почти сотню лет оберегает. Я же со своей стороны со всем разумением возразил, что даже такой беспросветный дурак, как он — жрец, может нагородить очень немало всяких исторических совпадений, дабы под свой дурацкий обычай оправдание найти.

Тут возник среди зрителей громкий шум, но верховный жрец, мановением руки заставив присутствующих замолчать, хоть и побагровело от гнева безбородое лицо его, продолжил свои речи.