— Никто из нас его не выдаст, — твердо пообещала настоятельница. — Много по монастырям ходит славы о его чудесах, а, все же, в нашем монастыре, проявил он себя более, чем у всех. По этому живите у нас без опаски, пока не кончится зима. За одну-то ночь с семерыми ему, при всей магии управиться будет сложновато, а нас зимой почти никто не посещает.

— Ох, матушка, — сказала при этом Глазки, указав на Крикуна. — Но мой младший братец, в юные свои годы, настолько не подходит для такого праведного места…

— Милая девица, — улыбнулась настоятельница. — Не согрешишь — не покаешься. Я же сумею каждой согрешившей назначить епитимью. Лишь бы не оказалось их слишком много, а то заездят бедного мальчугана.

— Да нет, вы об этом не волнуйтесь, — сказал Крикун.

— Глупый мальчишка, — под смех окружавших нас монахинь ответила Глазки. — Успокойся, они дадут многое — сумел бы ты взять.

— Однако же, кому из нас отрабатывать долг первой? — спросила одна из девственных монахинь. — Пусть наш достойный гость скажет, ибо все мы пребываем в некоем боязливом нетерпении.

— Было бы нехорошо, с моей стороны, выбрать одну и обидеть остальных, — ответствовал я. — Пусть дело решит жребий, ибо, верьте моему слову, все вы одинаково хороши для меня.

— Что же, давайте выпьем еще вина и кинем жребий, — согласилась мать настоятельница. — Посмотрим, кому доведется провести сегодняшнюю ночь с нашим гостем.

Тут же было принесено семь одинаковых зубочисток и одна из них обломана на половину, после чего мать настоятельница зажала их пучком в кулаке так, что видны были только самые кончики.

— Ах, сестрица, тебе всегда везет, — сказала одна из монахинь, когда ее подруге угораздилось вытянуть именно этот жребий.

— Не переживай, милая, нам всем придет пройти через это, — резонно ответила та. — Какая разница, кому раньше, кому позже? Ведь делаем мы это ради доброго дела, а не из похоти.

Вслед за тем, вместе с этой сестрой, имя которой было Гара, мы удалились в отведенную нам келью, где я целиком и полностью удовлетворил ее любопытство в отношении того, что есть плотский грех и каковы бывают его проявления. Дело это заняло у нас никак не меньше ночи.

Следующим вечером на смену двадцатилетней Гаре пришла одинадцатилетняя Вельма, пугливая, как лань, обладательница нежных трепетных губок и маленького горячего язычка, которым она могла чудеса творить. В остальном же, ей пришлось несравненно труднее Гары, ибо сложена была еще совсем по детски и вокруг детородных врат ее едва появились первые светло-русые волоски.

Вельму сменила Лора, умудрившаяся сохранить свою девственность до двадцати шести лет, и мне не мало пришлось приложить старания, чтобы бедняжка не померла от страха в ожидании того, что придется пережить.

Девятнадцатилетняя Дарена больше всего на свете боялась забеременеть, причем, вопреки всему тому, что говорили ей более старшие и умудренные в этих вопросах монахини, считала, что зачатие происходит от поцелуев. Поэтому за всю ночь уста наши ни разу не соприкоснулись, хотя во всем остальном девица охотно предоставляла мне полную свободу действий.

Ее восемнадцатилетней подружке Нерте, наоборот, зачать хотелось необычайно, так как настоятельница пообещала, что, буде у кого из семи девственниц родится ребенок, это не только не будет наказуемо, но, кроме всего, чадо будет взято на содержание монастыря и останется вместе с матерью. Так что, всю ночь с Нертой мы занимались лишь тем, что зачатию способствует и разнообразием себя не баловали.

Криде, которой, как раз, в этот день исполнилось пятнадцать, ее подруга Тения уступила свой жребий в качестве подарка. Оказавшись в моей келье, распаленная рассказами побывавших у меня ранее, Крида забралась на меня верхом и нанизалась на свой подарок со страшной силой. Особой она оказалась настолько страстной, что для ее удовлетворения мне пришлось принять толику возбуждающей травы.

Сама же шестнадцатилетняя Тения, девица, внешне кроткая и застенчивая, огорошила меня на следующий день тем, что попросила, непременно, перед началом игры, связать себя и легонько высечь. Справившись у настоятельницы, не нанесу ли тем обиды монастырю, я узнал в ответ, что родители бедняжки Тении были донельзя религиозны и пороли девицу за все, что их ограниченные рассудки, могли посчитать неподобающим благонравной девице. Вместе с тем я получил из ее рук прочную шелковую ленту и охапку розог.

Большое это количество было истрачено уже под утро, связанная же девица беспрестанно всхлипывая и стеная величала меня не иначе, чем любимым папочкой, отдаваясь мыслимыми и немыслимыми способами, а утром объявила, что никогда еще не получала так много наслаждения за одну ночь.

Всем девицам я вознамерился было выдать, в согласии со своей привычкой, по золотому, но выяснилось, однако, что, коль скоро, они давали обет бедности, то денег этих в руки принять не смогут. Посему, с согласия Глазок, я вручил семь золотых матушке-настоятельнице, объяснив, что рассматривать это, как оплату, нельзя, ибо есть это ни что иное, как дар в память о том, что между нами произошло. Настоятельница со мной согласилась и объявила, что средства эти будут потрачены, исключительно на нужды обители в самых праведных целях.