нельзя есть, прежде чем мы не узнаем химические, ботанические и

зоологические определения пищи, и что мы должны ждать с пищеварением до

тех пор, пока не окончено изучение анатомии и физиологии. Если бы

это было так, то полезность этих наук в их области, как и философии

в своей, сильно возросла бы и даже достигла бы степени абсолютной

и всеобщей необходимости, однако, вместо того, чтобы быть

необходимыми, эти науки в таком случае скорее вовсе не существовали бы.

§ 3.

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно

ни было, составляет определенность чувств, созерцаний, образов,

представлений, целей, обязанностей и т. д., а также мыслей и понятий.

Чувство, созерцание, образ и т. д. являются поэтому формами такого

содержания, которое остается одним и тем же, будет ли оно

чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно

только чувствуемо, без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо

и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой

из этих форм или в смешении нескольких таких форм содержание

составляет предмет сознания. Но когда содержание делается

предметом сознания, определенности этих форм проникают также и в

содержание, так что соответственно каждой из этих форм возникает, по-

видимому, особый предмет и то, что само по себе тожественно, может

казаться различным,

2*

Примечание. Так как определенности чувства, созерцания,

желания, воли и т. д., поскольку мы их знаем, называются вообще

представлениями, то можно в общем сказать, что философия замещает

представления мыслями, категориями, или, говоря еще точнее,

понятиями. Представления можно вообще рассматривать как метафоры

мыслей и понятий. Но обладая представлениями, мы еще не знаем

их значения для мышления, еще не знаем лежащих в их основании

мыслей и понятий. И, наоборот, не одно и то же — иметь мысли

и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства

соответствуют им. — С этим связано отчасти то, что называют

непонятностью философии. Трудность состоит, с одной стороны,

в неспособности — а эта неспособность есть, в сущности, только

отсутствие привычки — мыслить абстрактно, т. е. фиксировать

чистые мысли и двигаться в них. В нашем обычном сознании

мысли соединены с привычным чувственным и духовным

материалом; в размышлении же, рефлексии и рассуждении мы

примешиваем чувства, созерцания, представления к мыслям (в каждом

суждении, хотя бы его содержание и было совершенно чувственно, уже

имеются налицо категории, так, например, в суждении: этот лист —

зеленый, примешаны категории бытия, единичности). Но совершенно

другое — делать предметом самые мысли, без примеси других

элементов. Другой причиной непонятности философии является

нетерпеливое желание иметь перед собою в виде представления то, что имеется

в сознании как мысль и понятие. Часто мы встречаем выражение:

неизвестно, что нужно мыслить под данным понятием; но при этом не

нужно мыслить ничего другого, кроме самого понятия. Смысл

данного выражения состоит, однако, в тоске по уже знакомому,

привычному представлению: у сознания имеется такое ощущение, как будто

вместе с формой представления у него отняли почву, на которой оно

раньше твердо и уверенно стояло; перенесенное в чистую область

понятий, сознание не знает, в каком мире оно живет. Наиболее понятными

находят, поэтому, писателей, проповедников, ораторов и т. д.,

излагающих своим читателям или слушателям вещи, которые последние

наперед знают уже наизусть, которые им привычны и сами собою понятны

§4.

По отношению к нашему обыденному сознанию философия должна

прежде всего доказать, что существует потребность в ее своеобразном

способе познания, или даже должна пробудить такую потребность. Но

21

по отношению к предметам религии, по отношению к истине вообще, она