Сказанного достаточно, чтобы оправдать наше рассмотрение помешательства как некоторой существенной ступени в развитии души.

Что же касается определения понятия помешательства, то уже в прибавлении к

{§ 405}

своеобразие этого состояния — в отличие от магнетического сомнамбулизма, рассмотренного нами на

{168}

первой из трех ступеней развития чувствующей души, — было охарактеризовано в том смысле, что в помешательстве душевная сторона в отношении к объективному сознанию выступает не как только отличное, но как прямо ему противоположное и потому уже не смешивается более с упомянутым сознанием.

Истинность этого указания мы подтвердим здесь некоторым дальнейшим разъяснением и тем самым докажем разумную необходимость продвижения нашего рассмотрения от магнетических состояний к помешательству. Необходимость же этого перехода заключается в том, что душа уже в себе есть противоречие, состоящее в том, что, представляя собой нечто индивидуальное, единичное, она в то же время все же непосредственно тождественна с всеобщей душой природы, с ее субстанцией. Это противоположение, существующее в противоречащей душе форме тождества, должно быть положено как противоположение, как противоречие. Это происходит только в помешательстве; ибо только в этом последнем субъективность души не только отрывается от своей, в сомнамбулизме еще непосредственно тождественной с ней, субстанции, но вступает с ней в прямую противоположность, в полнейшее противоречие с объективным, вследствие чего она становится чисто формальной, пустой, абстрактной субъективностью, — и в этой своей односторонности претендует на значение подлинного единства субъективного и объективного.

Существующее в помешательстве единство и разделение только что названных противоположных сторон является поэтому еще несовершенным. Своей завершенной формы это единство и это разделение достигает только в разумном, в действительно объективном сознании. Если я возвысился до разумного мышления, то я являюсь предметным уже не только для меня, следовательно, не только субъективным тождеством субъективного и объективного, но я — и это есть второй момент — уже отделил от себя это тождество, противопоставил его себе как действительно объективное.

Чтобы достигнуть этого совершенного разделения, чувствующая душа должна преодолеть свою непосредственность, свою природ- ность, свою телесность, она должна их идеализировать, усвоить их себе, превратить их, таким образом, в объективное единство субъективного и объективного и тем самым, освободить свое другое от непосредственного тождества с собой, как в равной мере и себя освободить от этого другого. Но этой цели душа не достигла еще на той стадии, на которой мы ее в данный момент рассматриваем. Поскольку душа является помешанной, она скорее твердо держится только субъективного тождества субъективного и объективного, как объективного единства обеих этих сторон; и лишь поскольку она, наряду со всем своим неразумием и всем своим безумием, все же одновременно есть и разумная душа и, следовательно, стоит на некоторой другой ступени, чем теперь нами рассматриваемая, она достигает объектив-

{169}

ного единства субъективного и объективного. Именно в состоянии настоящего помешательства оба способа существования конечного духа, — с одной стороны, развитое в себе разумное сознание со своим объективным миром, с другой стороны, процесс внутреннего ощущения, крепко держащийся за самого себя и внутри себя самого имеющий свою объективность, — каждый для себя развиты до внутренней целостности, до личности. Объективное сознание помешанных обнаруживается многообразнейшими способами: они знают, например, что находятся в доме умалишенных; знают своих надсмотрщиков; знают также и про других, что они безумны; смеются над безумием друг друга; используются для выполнения всякого рода дел, иногда даже сами назначаются надзирателями. Но в то же время они грезят наяву и подвержены особому представлению, несоединимому с их объективным сознанием. Эти их сны наяву сродни сомнамбулизму; но в то же время, однако, первые отличаются от второго. В то время как в сомнамбулизме обе в одном индивидууме существующие личности не соприкасаются друг с другом, а сомнамбулическое сознание скорее так отделено от бодрствующего сознания, что ни одно из них ничего не знает о другом и двойственность личностей проявляется также и как двойственность состояний, — в настоящем помешательстве, напротив, две разные личности не представляют собой в то же время и двух различных состояний, но существуют в одном и том же состоянии; так что эти одна другую отрицающие личности — сознание душевное и сознание рассудочное — взаимно соприкасаются друг с другом и друг о друге знают. Помешанный субъект оказывается поэтому при себе в том, что составляет его собственное отрицание, другими словами — в его сознании имеется непосредственно налицо его отрицание. Это отрицательное не преодолевается помешанным — то двойственное, на что он распадается, не приводится к единству. Хотя в себе помешанный и есть один и тот же субъект, он тем не менее не имеет, следовательно, самого себя предметом в качестве единого, с самим собой согласующегося, нераздельного внутри себя субъекта, но имеет себя таковым предметом лишь в качестве субъекта, распадающегося на две личности.

Определенный смысл этой разорванности — этого при-себе- бытия духа в том, что составляет его отрицание, — требует еще некоторого дальнейшего развития. Это отрицательное получает в помешательстве более конкретное значение, чем какое имел в рассмотрении, проведенном нами до сих пор, отрицательный момент души. Подобно этому и при-себе-бытие духа должно быть взято здесь в более конкретном смысле, чем до сих пор было взято осуществленное для-себя-бытие души.

Итак, прежде всего необходимо различать упомянутое отрицательное, характерное для помешательства, от других родов отрицательного нашей души. Наконец, мы можем заметить, что

{170}

если мы, например, переживаем затруднения, то мы тоже находимся у самих себя в том, что в нас есть отрицательного, но из-за этого мы еще не являемся безумцами. Ими мы становимся только тогда, когда при перенесении затруднений мы не преследуем никакой разумной цели, которая достигается только благодаря им. Так, например, предпринятое для укрепления души путешествие к гробу господню можно рассматривать как глупость, потому что такое путешествие для предносящейся при этом цели совершенно бесполезно, следовательно, вовсе не является необходимым средством для ее достижения. На том же основании можно рассматривать как помешательство путешествия индийцев, осуществляемые ими ползком через целые страны. В помешательстве отрицательное является, следовательно, таким, в котором находит себе выражение лишь ощущающее, а не рассудочное и разумное сознание.

Но в состоянии помешательства, как уже было сказано выше, отрицательное составляет определение, присущее как сознанию душевному, так и сознанию рассудочному в их взаимном отношении.

Это отношение обоих только что упомянутых противоположных друг другу способов при-себе-бытия духа точно так же требует ближайшей характеристики, чтобы не смешать его с тем отношением, в котором простая ошибка и глупость находятся к объективному, разумному сознанию.

Чтобы выяснить этот пункт, напомним о том, что, поскольку душа становится сознанием, для нее, вследствие разделения того, что в природной душе связано непосредственным образом, возникает противоположность субъективного мышления и внешности — двух миров, которые в своей истинности, правда, тождественны друг с другом (ordo rerum atque idearum idem est [порядок вещей и идей один и тот же], говорит Спиноза), но которые, однако, для просто рефлектирующего сознания, для конечного мышления обнаруживаются как существенно различные и друг по отношению к другу самостоятельные. Таким образом, душа в качестве сознания вступает в сферу конечности и случайности, в сферу того, что является внешним по отношению к самому себе и тем самым существует как нечто единичное. Что я знаю, стоя на этой ступени, это я знаю прежде всего как нечто единичное, неопосредствованное, следовательно, как нечто случайное, как нечто данное, найденное. То, что найдено и стало содержанием ощущения, я превращаю в представления и делаю это в то же время внешним предметом. Это содержание я познаю, однако, затем — поскольку деятельность моего рассудка и моего разума направляются на него — в то же время как нечто не только единичное и случайное, но как момент некоторой великой взаимосвязи, как нечто, стоящее с другим содержанием в бесконечном опосредствовании и в силу этого опосредствования становящееся чем-то необходимым. Только поступая указанным сейчас способом, я нахожусь в своем уме, и заполняющее меня содержание получает с своей стороны