непосредственная телесность как таковая, была в нем снята) для-себя-бытие, совершенно чистое бессознательное созерцание, но в то же время и основу сознания, к которому это для-себя-бытие восходит, поскольку оно сняло внутри себя телесность, субъективной субстанцией которой оно является и которая составляет для него предел, вследствие чего оно оказывается положенным в качестве субъекта для себя.

{§ 410}

Что душа делает себя таким образом абстрактным всеобщим бытием и все особенное в чувствах (а также в сознании) сводит всего лишь к некоторому сущему в ней определению, — это и есть привычка. Душа овладевает, таким образом, содержанием и так удерживает его при себе, что в такого рода определениях она существует не как ощущающая, находится в некотором отношении к ним, не отличаясь от них, не является погруженной в них, но имеет их в себе и двигается в них помимо всякого ощущения и бессознательно. Она постольку является свободной от них, поскольку она уже не заинтересована в них и не занята ими; поскольку в этих формах она существует как в своем владении, постольку она в то же время открыта для дальнейшей деятельности и проявления в ней как ощущения, так и сознания духа вообще.

Это внедрение особенного или телесного как моментов определений чувства в бытие души является как их повторение, а порождение привычки как упражнение. Ибо это бытие в качестве абстрактной всеобщности в отношении к природно-особенному, влагаемому в эту форму, есть всеобщность рефлексии (

{§ 175}

) — то же самое, что внешне-многое в ощущении, сведенное к своему единству, причем это абстрактное единство берется как положенное.

* Привычка, как и память, — трудный момент в организации духа; привычка есть механизм чувства самого себя, подобно тому как память есть механизм интеллигенции. Природные качества и

{188}

изменения возраста, сна и бодрствования являются природными непосредственно; привычка, напротив, есть сделанная чем-то при- родносущим, механическим, определенность чувства, а также интеллигенции, воли и т. д., поскольку они принадлежат к чувству самого себя. Привычка справедливо была названа второй природой, — природой, ибо она есть непосредственное бытие души, — второй, ибо она есть положенная душой непосредственность; она входит в телесность и проникает насквозь телесность, присущую определениям чувства как таковым, а определенностям представления и воли, поскольку они воплощены в теле (

{§ 401}

).

Таким образом, человек в привычке является природным существом и потому он в ней не свободен, но, с другой стороны, свободен, поскольку природная определенность ощущения посредством привычки низведена в нем до своего чистого бытия, и он уже не стоит к этой определенности в отношении различия и тем более интереса, не занят ею и не зависит от нее. Несвобода в привычке является отчасти чисто формальной в качестве принадлежащей только к бытию души, отчасти же лишь относительной, поскольку она, собственно говоря, имеет место только при дурных привычках, или поскольку привычке вообще противопоставлена какая-либо другая цель; тогда как привычка к справедливому вообще, к нравственному, по самому содержанию своему свободна. — Существенное определение есть освобождение, которое человек приобретает посредством привычки по отношению к ощущениям, поскольку он ими аффицирован. Различные формы этого освобождения можно определить следующим образом: а) Непосредственное ощущение как подвергнутое отрицанию, как положенное безразличным. Закаленность по отношению к внешним ощущениям (мороз, жара, утомление членов тела и т. д., приятные вкусовые ощущения и т. п.), равно как закаленность души против несчастья, является силой, состоящей в том, что, хотя мороз и т. д., а также несчастья и ощущаются человеком, такая аффек- ция низводится, однако, до некоторой внешности и непосредственности, — всеобщее бытие души сохраняется как абстрактное для себя, и самочувствие как таковое, сознание, рефлексия, какая-либо иная цель и деятельность уже более не переплетаются с ним.?) Равнодушие к удовлетворению; вожделения, влечения притупляются вследствие привычки к их удовлетворению; это есть разумное освобождение от них; монашеское отречение и на- сильственность не освобождают от них и по своему содержанию не являются разумными; при этом подразумевается, что влечения, по самой своей природе, рассматриваются как конечные определения, и сами они, как и их удовлетворение, подчинены в качестве моментов разумности воли;?) в привычке, как умении быстрого приспособления (Geschicklichkeit), абстрактное бытие души должно быть не только удержано для себя, но, получив значение как субъективная цель в телесности, оно должно эту последнюю

{189}

подчинить себе и сделать ее себе совершенно доступной. По отношению к такому внутреннему определению субъективной души телесность имеет значение в качестве непосредственного внешнего бытия и предела; это более определенный надлом души, как простого для-себя-бытия внутри себя самой, в противоположность к ее природности, которая тем самым не имеет уже более непосредственной идеальности, но, в качестве внешней, еще только должна быть низведена до таковой. Далее воплощение определенных ощущений само также является определенным (

{§ 401}

), а непосредственная телесность есть особенная возможность (особая сторона различенности в ней, особый орган ее органической системы) для определенной цели. Внедрение такой цели в эту телесность состоит в том, чтобы сущая в себе идеальность материального вообще и определенной телесности полагалась бы как идеальность, чтобы душа соответственно определенности своего представления и воли существовала бы в своей телесности как субстанция. В ловкости телесность сделана до такой степени проницаемой и превращена в инструмент, что, как только во мне появляется какое-либо представление (например ряд нот), тело, как лишенное сопротивления и текучее, правильно его выражает.

Форма привычки охватывает все виды и ступени деятельности духа; самое внешнее, пространственное определение индивидуума то, что он стоит прямо, превращено его волей в привычку, в непосредственное, бессознательное положение, всегда остающееся делом его непрерывно действующей воли; человек стоит лишь потому и лишь постольку, поскольку он хочет стоять, и лишь до тех пор, пока он этого бессознательно хочет. Равным образом зрение и т. п. есть конкретная привычка, непосредственно соединяющая в едином простом акте множество определений ощущения, сознания, созерцания, рассудка и т. д. Точно так же и совершенно свободное в своей собственной чистой стихии деятельное мышление тоже нуждается в привычке и беглости, этой форме непосредственности, в силу которой оно является не испытывающим никаких препятствий, все проникающим достоянием моей единичной самости. Только благодаря привычке я существую как мыслящее существо для себя. Даже эта непосредственность мыслящего при-себе-бытия содержит момент телесности (непривычка к мышлению при необходимости продолжительное время мыслить вызывает головную боль); привычка уменьшает это ощущение, поскольку природное определение она превращает в непосредственность души. — Но привычка, развитая в сфере духовного как такового и проявившая свою деятельность, есть воспоминание и память; мы рассмотрим ее ниже.

О привычке обыкновенно говорят пренебрежительно и рассматривают ее как нечто безжизненное, случайное и частичное.

Правда, совершенно случайное содержание, так же как и всякое другое, тоже способно принимать форму привычки, и именно

{190}

привычка к жизни влечет за собой смерть, или, — если выразиться абстрактно, — и есть сама смерть. Но в то же время для существования всякой духовности в индивидуальном субъекте она самое существенное условие для того, чтобы субъект мог существовать как конкретная непосредственность, как душевная идеальность, чтобы содержание, религиозное, моральное и т. д., принадлежало субъекту как вот этой самости, как вот этой душе, а не было бы в нем только в себе (в качестве задатка) или только в качестве преходящего ощущения или представления, а также и не как внутреннее только, абстрактное, от всякой деятельности и действительности оторванное, но чтобы оно входило в его бытие. — В научных рассмотрениях души и духа привычку обыкновенно обходят или как нечто недостойное внимания, или же скорее потому, что она относится к числу самых трудных определений.