Коммунисты считали, что я безнадежный человек. Это впечатление частично создавалось после того, как я начал выполнять нашу работу и пытался выполнить довольно трудную задачу: создавать такое впечатление, что я не разделяю взглядов левого крыла, и, с другой стороны, находиться в самом тесном контакте со всеми студентами левого крыла для того, чтобы подбирать нужных нам людей» [465] .

Как показывают архивы НКВД, Блант признавал, что был склонен скорее скрывать, чем выставлять напоказ свой коммунизм. Бёрджесс же, напротив, нес свою принадлежность к коммунизму как знамя, чтобы показать, насколько далеко отошел — и идеологически, и духовно — от класса буржуазии, выходцем из которого он был. Ведя богемный образ жизни, одеваясь неряшливо, злоупотребляя алкоголем и наслаждаясь гомосексуальными приключениями, Бёрджесс к последнему году своей учебы приобрел в Кембридже известность как возмутительным поведением, так и своими политическими убеждениями. В дневное время он проповедовал доктрины коммунизма, а ночью ложился в постель с кем попало — будь то преподаватель, студент, официант из столовой колледжа или приказчик из городской лавки. Своим более сдержанным гомосексуальным друзьям он рекомендовал секс с «грубой клиентурой» в качестве средства, позволяющего ослабить буржуазные запреты. Поэтому на Бёрджесса едва ли пал бы выбор советской разведки, которая ценила в агентах самодисциплину, преданность и умение скрывать свои взгляды. Не случайно Филби указал имя Гая последним в своем списке, подозревая, что его друг слишком яркая и неугомонная личность, чтобы тайно работать на «антифашистское» подполье. Бёрджесс вообще оказался в этом списке лишь благодаря своему умению очаровывать и твердой преданности коммунизму. Эти качества, должно быть, произвели впечатление и на Орлова, поскольку его досье в НКВД содержит указание, что он обсуждал кандидатуру Бёрджесса как потенциального агента еще в августе 1934 года, когда вернулся в Москву, изучив ситуацию в лондонской резидентуре. Тогда он порекомендовал обратиться к Бёрджессу во время посещения им Советского Союза с группой из Кембриджа. «Проверка через наш второй отдел показала, что он уже уехал из страны, вследствие чего было решено побеседовать с ним на острове» — так на жаргоне НКВД называли Англию [466] . К моменту возвращения Орлова в Лондон в сентябре Маклейн уже находился на первом этапе процесса вербовки, и вопрос о том, начать ли серьезную разработку Бёрджесса, возник лишь несколько месяцев спустя. Как вспоминал Филби в своей автобиографии для КГБ, в конце 1934 года он присутствовал на встрече, во время которой его взгляды на пригодность Бёрджесса были детально обсуждены с Орг ловым и Дейчем. Судя по рассказу Филби, «Орлов был чрезвычайно твердым человеком, и, честно говоря, я не знал, что делать, потому что был новичок в этом деле». По словам Филби, Орлов считал, что Бёрджесс мог бы быть полезен, и поручил Филби обдумать, как лучше прозондировать его [467] . Советская разведслужба обнаружила, что гомосексуалистов можно использовать в качестве ценных источников информации, поскольку под угрозой сурового уголовного наказания им приходится часть своей жизни держать в тайне. Страх того, что эта особеннось их поведения раскроется, был столь силен у гомосексуалистов, работающих в правительственных учреждениях западных государств, что вступление с ними в контакт редко могло навлечь опасность, даже если советское предложение было отвергнуто. «Советская разведка достигла значительных успехов в среде иностранных дипломатов, имеющих склонность к гомосексуальным извращениям», — писал Орлов в своем «Пособии», отмечая, что большой процент гомосексуалистов в западных дипломатических службах позволял советской разведке «широко пользоваться этими неустойчивыми индивидуумами». Обнаружилось, что гомосексуалисты могли без труда заводить разговор на предмет вербовки с другими сотрудниками дипкорпуса, причем «с поразительным успехом». Страх разоблачения означал, что, даже если такие дипломаты отказывались сотрудничать, они никогда не доносили на своих вербовщиков властям. «Советские офицеры разведки поражались чувству взаимного уважения и подлинной лояльности среди гомосексуалистов», — писал Орлов [468] . Поэтому, хотя Бёрджесс, возможно, никогда и не стал бы дипломатом, Орлов мог предположить, что такой распутный выпускник Кембриджа все же проникнет в секретную сеть гомосексуалистов на Уайтхолле. Пока Орлов и Дейч обсуждали все «за» и «против» вербовки седьмого человека из списка Филби, Бёрджесс, опередив события, форсировал решение этого вопроса в свойственной одному ему манере.

Бёрджесс и Маклейн были близкими друзьями; некоторые даже подозревали, что Гай, верный себе, соблазнил Дональда, который сам впоследствии признался, что участвовал в гомосексуальных приключениях. Спали ли они вместе или нет, но они были близкими товарищами по подпольной коммунистической ячейке. Поэтому, когда Маклейн, послушно следуя наставлениям Дейча, попытался разорвать все связи с партийной ячейкой, он обнаружил, что невозможно отделаться от Бёрджесса.

«Если уж Гай решил добиться чего-либо, нет никакой силы ни на небе, ни на земле, которая могла бы его остановить», — отмечал Филби, вспоминая, как Бёрджесс допекал Маклейна своими вопросами. В то время он высказывал Дейчу свое опасение, что Гай так просто не отстанет от Маклейна, отказываясь смириться с тем, что его кембриджский приятель взял да и перестал быть коммунистом [469] . «Это просто невозможно. Я тебе не верю», — настойчиво повторял Бёрджесс. Ему в конце концов удалось сломить сопротивление своего друга, и Маклейн признался, что он по-прежнему продолжает работать для партии, но в ином качестве. При этом, однако, ему пришлось объяснить Бёрджессу, почему ему необходимо сделать вид, что он порвал с коммунизмом. Это поставило Дейча и Орлова перед сложной дилеммой. Открывшись перед Бёрджессом, Маклейн сделал себя заложником его способности хранить молчание и создал потенциально опасную ситуацию для зарождающейся кембриджской сети, поскольку, по словам Филби, Бёрджесс был не только несносным дитятей, но и неисправимым болтуном.

Встревоженный возможностью того, что Бёрджесс способен нечаянно выдать своего друга, Филби поделился с Дейчем опасениями, что Гай не сможет устоять перед искушением поделиться секретом с приятелями и рассказать им, чем на самом деле занимается Маклейн: что, хотя он и отрицает это, Дональд по-прежнему является коммунистом. Получив сообщение Дейча, Орлов решил, что теперь у них нет иного выбора, кроме как включить Бёрджесса в свою «нелегальную» сеть, чтобы заставить его держать язык за зубами.

В конце декабря 1934 года Маклейн по просьбе Дейча организовал ему встречу с Бёрджессом, чтобы «прозондировать» его. Бёрджесс был удивлен и польщен этим предложением. Любовь к интриге заставила Бёрджесса сразу же ухватиться за представившийся случай присоединиться к своему другу Маклейну в «союзе трех», которым было предложено тайно работать для дела революции. Маклейн вспоминал, как засветилось радостью лицо его друга на встрече с Дейчем, когда он торжественно заявил, что «сочтет это честью и готов пожертвовать всем во имя дела» [470] .

Присвоением Орловым и Дейчем Бёрджессу псевдонима «Мэдхен» [ «Девочка»] окончательно утвердилась его вербовка в качестве «третьего человека» кембриджской сети, которая, как подтверждают архивы НКВД, в течение последующих двух лет оставалась тесно сплоченной группой в составе трех человек. Архивы показывают также, что Орлов, возможно, никогда не ввел бы Бёрджесса в свою сеть, если бы не бракованные пленки, на которые были пересняты отчеты, в целях безопасности пересылавшиеся непроявленными в Москву. Эта проблема продолжала осложнять связь с Центром до конца января 1935 года, и, поскольку связь его «нелегальной» резидентуры с Москвой была таким образом всерьез выведена из строя, Орлов принял самостоятельное решение завербовать Бёрджесса.

Когда новый псевдоним «Мэдхен» появился без предупреждения в январском отчете Орлова, Центр отреагировал на это удивлением и неудовольствием. Мало того, что Центр вообще не давал разрешения на прямой контакт с Бёрджессом, но и, поскольку первые три члена кембриджской сети были близкими друзьями, это явилось серьезным нарушением требований конспирации, согласно которым агенты не должны были знать друг о друге. Обеспокоенная Москва поспешила направить в Лондон выговор, приказав Орлову остановить вербовку Бёрджесса [471] .

«Вы недоумеваете, кто такой „Мэдхен", и приказываете порвать [с ним],— отвечал на это Орлов в письме от 12 июля 1935 года. — Я отдал распоряжение „Стефану" по телефону [псевдоним Дейча] с ним связь приостановить во исполнение вашего указания». Пытаясь пригладить взъерошившиеся перышки начальства на Лубянке, он высказал удивление по поводу «этого недопонимания» [472] . «Я начинаю подозревать, что наши письма не полностью доходят к вам или, может, часть из них была неполно проявлена», — писал Орлов, объясняя, что Бёрджесса «рекомендовали„Зенхен" [Филби] и „Вайзе" [Маклейн], расценивающие его как очень способного и авантюрного малого, могущего проникнуть всюду». Сам он ручается за Бёрджесса, который, по его словам, является «бывшим „земляком" кембриджской группы (т. е. членом университетской ячейки коммунистической партии), очень образованным парнем, незаменимым в обществе, с авантюрными наклонностями. Хотя я его расцениваю ниже „Зенхена" и „Вайзе", считаю все же, что он пригодиться может» [473] .

Поскольку, таким образом, протокольные условности были соблюдены, Центр успокоился по поводу того, что члены группы знали о тайных связях друг друга, и снял запрет с разработки Бёрджесса как возможного агента.

Разработка Бёрджесса начиналась под руководством Дейча, который быстро понял, что высказывание Орлова о возможной пользе «Мэдхен» было совершенно правильным. Несмотря на первоначальное беспокойство по поводу того, удастся ли приучить к дисциплине этого своевольного и непокорного кандидата, он понял, что его задачу упрощал тот факт, что Бёрджесс «пришел к компартии на основе теоретического изучения марксизма». По оценке Дейча, «партия и партийная работа означали для него спасение, саму жизнь и чистоту» [474] . Вот психологический портрет Бёрджесса, написанный Дейчем в Москве в 1939 году: