Из письменного отчета, написанного Бёрджессом после встречи, видно, что, в сущности, он подтвердил разумное основание советской стратегии внедрения. «Подозревает ли меня Ф[утман]? Думаю, что нет. Почему? — задавал вопросы Бёрджесс, сам на них отвечая — Классовые предрассудки: Итон, семья, интеллигент. Я должен подчеркнуть, что я всегда говорил вам: избегайте людей, подобных мне. Мы субъективны по историческим причинам. Теперь я говорю: только люди, подобные мне, вне подозрений» [506] .

Однако Бёрджессу еще предстояло преодолеть подозрительность Центра. Начальство с Лубянки не могло не учитывать тот факт, что «Мэдхен» действовал исключительно по своей собственной инициативе в течение промежутка времени после отзыва Малли и отъезда Дейча, в результате чего кембриджская группа временно осталась без офицера-куратора.

Этот разрыв связи, вызванный «чисткой» в рядах «великих нелегалов», означал, что Бёрджесс остался без прямого контакта с Москвой почти на десять месяцев после отъезда Дейча в октябре 1937 года. Его досье в НКВД показывает, что связь Центра с «Мэдхен» была восстановлена в Париже лишь в августе 1938 года через «Пьера» — псевдоним Леонида Эйтингона, — который в то время работал заместителем Орлова в Испании. Эйтингон продолжал руководить Бёрджессом, для чего обоим приходилось ездить в Париж, до тех пор пока в марте 1939 года Центр не решил, что Горский, новый лондонский «легальный» резидент, должен взять в свои руки курирование «Мэдхен». Так что именно через Эйтингона Бёрджесс добивался у Москвы разрешения поддержать план Вивиана [507] .

Однако Центр неоднократно говорил «нет» плану внедрения Бёрджесса в качестве «крота» в коммунистическую партию Великобритании. Иностранный отдел НКВД не одобрил план, сочтя его слишком рискованным, чтобы поручить его осуществление такому импульсивному человеку, как Бёрджесс. Более того, в задачу НКВД не входила забота о безопасности всемирного коммунистического движения. На Лубянке преобладало мнение, что, если Бёрджессу разрешить принять предложение Вивиана стать агентом внедрения в британской компартии, это отвлекло бы его от основной цели: внедрения в разведывательный аппарат британского правительства, нацеленный непосредственно на Советский Союз. Когда Бёрджессу сообщили о том, что Москва запретила ему продолжать участвовать в операции внедрения МИ-6, он решительно возразил против этого. Он отправил в Москву письмо с обращением «Дорогой товарищ», высказав сомнение в мудрости решения Центра:

«Один антикоммунист, которого я встретил позже, сказал мне, что он использовал своего сына, оксфордского студента, как шпиона в левом крыле студенческого движения. Весьма вероятно, что таким образом они могут подставить кого-либо в Оксфорд или Кембридж, и он сможет вскрыть меня или других известных вам лиц.

Я привел этот пример, чтобы показать и отметить, что лучше будет, если человеком, проводящим такую работу, будет наш человек, который имел бы возможность скрыть нужных нам людей или представить факты в таком виде, чтобы они выглядели маловажными или вводили в заблуждение. Иначе они могут сами найти кого-нибудь для этой работы» [508] .

«Если они делают это с нами, то почему бы нам не поступить таким же образом с ними?» — вопрошал Бёрджесс. Однако Центр оставался непреклонным в своем негативном решении. Горский очень строго приказал Бёрджессу отказаться от взлелеянного им плана стать подпольным коммунистом, работающим на МИ-6.

«Согласно вашим распоряжениям, я сказал Ф[утману], что не думаю, чтобы я когда-либо смог сделаться «левым» и работать провокатором в английской коммунистической партии. Они слишком не доверяют мне. (Это, конечно, действительно верно: я очень удачно за последние четыре года создал себе репутацию пьяницы, дебошира, интеллигента, фашистского ренегата)» [509] . Так докладывал Бёрджесс об исполнении указания Москвы. По его словам, отказ звучал убедительно, когда он объяснил МИ-6, что коммунисты не будут ему доверять.

Однако с характерной для него настойчивостью Бёрджесс в своем письме добивался одобрения Центром еще одного своего плана. Он представил его так, будто мысль об этом подсказал ему Вивиан, хотя, скорее всего, план этот был продуктом его собственного разума. «Ф[утман], однако, просил меня, если возможно, связаться с русским посольством в Лондоне», — сообщал Бёрджесс, утверждая, что это дало бы ему еще одну уникальную возможность стать штатным агентом британской разведки. Подтверждением этому он считал тот факт, что Вивиан дал ему какой-то материал для книги о русском террористском движении. «Я знакомлюсь с предметом и затем пишу письмо в посольство, прося их помочь мне собрать материал, сказав им, что я пишу книгу», — объяснял Бёрджесс, добавляя, что он воспользуется этим для установления контакта с Иваном Майским, советским послом в Лондоне, который, по словам Вивиана, был большим ученым. «Затем я мог бы поехать в Москву, если англичане пожелают и русские пригласят, чтобы продолжить свою работу» [510] .

И на сей раз Центр твердо ответил «нет». Дейч, находившийся в то время в Москве и дававший консультации относительно руководства кембриджской группой, возможно, во многом способствовал негативной реакции на предлагаемые Бёрджессом планы. Именно такой вывод можно было сделать, прочитав написанные им характеристики, где он подчеркивал недостатки, которые помешали бы Бёрджессу осуществить такие сложные операции:

«„Мэдхен" всегда считает, что он делает мало, и по отношению к нам имеет угрызения совести. Вначале он очень разбрасывался, часто проявлял свою инициативу, не спрося нас, и так как был неопытен, то допускал ошибки. Мы его тормозили, и ему поэтому казалось, что он делает мало. Если он что-нибудь сделал неправильно по работе, то он приходил и все рассказывал. Был такой случай. С июля по ноябрь 1935 года я был в отпуску в СССР (за несколько лет нелегальной работы. — Прим. авторов). У него есть хороший друг — американский товарищ, который в то время приезжал в Лондон в отпуск. Ему он и рассказал, что он делает особую работу. Когда «Мэдхен» встретился со мной, он мне об этом рассказал, был в очень подавленном настроении, так как его мучила совесть за совершенную ошибку. Сначала он старался объяснить свой поступок тем, что он был в отчаянии из-за отсутствия связи, но потом признал, что он это сделал также из желания похвастать.

«Мэдхен» — мнительный человек и всегда думает, что мы не имеем полного доверия к нему. Это объясняется основной чертой его характера — внутренней неуравновешенностью. Необходимо сказать, что за время работы с нами он значительно исправился. Он постоянно уверял меня, что мы — его спасение. Отсюда его осторожность и боязнь сделать ошибку, что могло бы повлечь за собой его увольнение с нашей работы. Я показывал свое доверие к нему, говоря, что считаю его не чужим пришельцем, а товарищем. Он стал соблюдать точность и аккуратность. К нашим поручениям он относится серьезно» [511] .