Через вентиляционный ход Марк четко услышал щелчок выключателя в спальне родителей и голос отца: «Что там за дьявол?».

В чем-то отец был прав.

Дверь детской открылась через две минуты, но этого времени вполне хватило.

— Сын, — тихо спросил Генри Петри. — Ты спишь?

— По-моему, да, — сонно отозвался Марк.

— Тебе приснилось что-нибудь страшное?

— На… наверное. Я не помню.

— Ты кричал во сне.

— Извините.

— Нет, не извиняйся. — Генри Петри осмотрел комнату, пытаясь объяснить себе дрожь ужаса, от которой проснулся и от которой не избавился и сейчас, — как будто на волосок избежал катастрофы. Но все как будто в порядке. Окно закрыто. Вещи на своих местах.

— Марк, что-нибудь не в порядке?

— Нет, папа.

— Ну… спокойной ночи тогда.

— Спокойной ночи.

Дверь тихо закрылась, послышались шаги идущего вниз по лестнице отца. Марк медленно приходил в себя. Ребенок немного младше — или немного старше — бился бы в истерике. Но Марк только чувствовал, как медленно уходит ужас: как будто тело высыхает на ветру после купания. А когда страх ушел совсем — его сменила сонливость.

Прежде чем совсем заснуть, он успел подумать — в который раз — о странностях взрослых. Они нуждаются в дрянных пилюлях, чтобы отогнать страхи, не дающие им спать, но до чего же смешные и прирученные эти страхи. Работа, деньги, что подумает учитель, если мы не достанем для Дженни хорошую одежду, любит ли меня моя жена… Смешно сравнивать их с теми кошмарами, с которыми каждый ребенок остается наедине, чуть только положит голову на подушку. А ведь для этих страхов нет ни снотворного, ни психотерапии, ни социальных служб. Ужасающие битвы происходят по ночам в детских спальнях: с тем, кто в углу, с тем, кто как раз там, куда ты смотришь. И единственное средство от этих кошмаров — медленное притупление фантазии, и это называется взрослением.

Мысли эти проскользнули у него в голове в форме некой умственной стенографии. Предыдущей ночью для Мэтта Берка подобная сцена закончилась сердечным припадком; этой ночью Марк Петри через десять минут после нее спокойно спал, сжимая в кулаке пластиковый крест. Вот в чем разница между мужчинами и мальчиками.

В десять минут десятого утром — ярким, солнечным воскресным утром — Бен начинал серьезно волноваться за Сьюзен, когда зазвонил телефон у его постели. Бен схватил трубку:

— Где ты?

— Спокойно. Я наверху у Мэтта Берка. Он желает твоего общества — как только будешь готов.

— Почему ты не пришла?..

— Я заглянула раньше. Ты спал как ягненок.

— Здесь на ночь отключают всех наркотиками, чтобы без помех подбирать подходящие потроха для пациентов-биллионеров. Как Мэтт?

— Поднимись и взгляни сам, — посоветовала она и не успела положить трубку, как Бен уже вскочил.

Мэтт выглядел гораздо лучше, он почти помолодел. Сьюзен сидела рядом в ярко-голубом платье. Мэтт поднял руку в знак приветствия.

Бен подтащил к кровати ужасающе неудобное больничное кресло.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он Мэтта.

— Куда лучше. Слабость, но лучше. Сегодня мне уже давали на завтрак яйцо.

Бен поцеловал Сьюзен и заметил в ней странное напряжение — как будто все в ней было связано тонкой проволокой.

— Появилось что-нибудь новое с тех пор, как ты вчера звонила?

— Нет, я уехала из дому в семь, а Лот в воскресенье просыпается немного позже.

Бен обернулся к Мэтту:

— Вы в состоянии об этом говорить?

— Думаю, да, — он слегка вздрогнул, и одетое на него Беном распятие сверкнуло. — Кстати, спасибо вам за него. Это очень успокаивает, хоть я и купил его в отделе уцененных товаров.

— Как ваше состояние?

— По терминологии молодого Коди — стабилизировалось. Он сказал, что такие приступы случаются в результате сильнейших потрясений. Я держал рот на замке. Правильно я сделал?

— Совершенно правильно. Но события развиваются. Мы со Сьюзен собираемся выложить все Коди. Если он не вызовет ко мне санитаров немедленно, мы пришлем его к вам.

— Я ему покажу, — мстительно произнес Мэтт. — Негодяй отобрал у меня трубку.

— Сьюзен вам рассказала, что случилось в Джерусалемз Лоте с вечера пятницы?

— Нет. Она ждала вас.

— Прежде чем она это сделает, вы расскажете мне, что случилось у вас в доме?

Лицо Мэтта потемнело, на минуту маска выздоравливающего исчезла и Бену снова явился тот старик, которого он видел вчера.

— Если вы не…

— Нет, конечно, я должен это сделать, если хоть половина моих подозрений верна. — Он горько улыбнулся. — А я-то всегда считал себя рационалистом. Вы слышали версию Сьюзен?

— Да, но…

— Конечно. Я только хотел убедиться, что могу обойтись без предыстории.

И он рассказал почти все равнодушным, бесстрастным голосом, прервав рассказ только тогда, когда вошла сестра, неслышно ступая войлочными тапочками, и спросила, не хочет ли он имбирного лимонада. Мэтт сказал ей, что имбирный лимонад — это замечательно, и потягивал его через соломинку до самого конца своего рассказа.

Когда дошло до того, как Майк вывалился в окно, Бен заметил, что кубики льда в стакане Мэтта слабо зазвенели, но голос оставался ровным голосом ведущего урок учителя. Бен подумал — в первый раз — что перед ним замечательный человек.