Но не насторожило, и в огромном особняке разместился подпольный цех, где спирт мешали с водопроводной водой, разливали по бутылкам, запечатывали и обклеивали этикетками и фальшивыми акцизными марками.

Вот, собственно, и вся печальная история. Он, следователь Мукаев, только никак не мог вспомнить, где же ее слышал. Но повторялось все, даже интонации, паузы и вздохи. Сидорчук искренне себя жалел. «Ну, что делать, а? Что делать?»

«Дежа вю, — подумал он. — Теперь уже дежа вю. Не слишком ли много психических отклонений для одного человека? Амнезия, раздвоение личности, теперь еще и это. Но любую фразу Сидорчука я могу закончить теми же словами, что и он».

— …не хотел. От отчаяния это.

— Что? — вздрогнул. Это уже что-то новенькое.

— Стрелял от отчаяния. Обещали же, что с гарантией. Ни одного прокола.

— И кто давал зелье? — спросил настороженно Свистунов.

— Он. Алексей Петрович.

— Фамилия, адрес?

— Ну, не спрашивал я. Не спрашивал. Упакованный мужик. И не блатной.

— На какой машине он приезжал?

— «Тойота».

— Какая? «Тойот» много.

— «Лэнд Крузер». Джип.

— Ого! Часто приезжал?

— Нет. Раза два. Потом были курьеры.

— А курьеры ничего не помнят. Значит, признаете, что покушались на жизнь следователя Мукаева?

— Да. Признаю.

— И больше ничего сказать не можете?

— Не могу. Не главный я, поймите. Просто не повезло.

— Но когда деньги рекой потекли, небось подумал, что в жилу попал, — усмехнулся Руслан. — И сейчас спокоен. А почему?

Сидорчук вдруг неприятно оскалился, показал прокуренные зубы:

— А чего мне волноваться? Слово я заветное знаю. Только вам его не скажу.

— «Мы с тобой одной крови», что ли? Маугли, тоже мне! Лягушонок, блин, глазастый. А кому? Кому скажешь? — придвинулся вплотную к задержанному Руслан.

— Кому надо. Устал я. Давайте протокол. Устал.

— Ладно, хватит на сегодня, — сказал он, следователь Мукаев. И повторил: — Хватит. Подписывайте, Илья Михайлович.

Тот взял авторучку правой рукой, повертел ее в пальцах, потом переложил в левую. Пока расписывался, он смотрел очень внимательно и вдруг не выдержал:

— Вы что, левша?

Сидорчук вздрогнул и отчего-то сильно испугался. Засуетился, отодвинул протокол, переложил авторучку в правую руку, хотел было зачеркнуть свою роспись, потом что-то сообразил. Заговорил быстро, оправдываясь:

— Не левша, не левша. Это я так. Привычка.

— Привычка?

— Ну, не привычка. Это я так. Не левша.

Свистунов вдруг нахмурился:

— Ты не темни. Почему ж тогда левой рукой пишешь?

— Да вам-то что?! Вам-то что?! — дернулся Сидорчук. — Получили — заберите. Не левша я. Уведите меня.

Руслан вызвал конвой, когда остались в кабинете вдвоем, спросил:

— Ну, друг детства, что скажешь?

— Разве можно найти этого Алексея Петровича?

— Иголку в стоге сена. Если только засаду в Нахаловке устроить и ждать. Зелье-то у них кончилось. Авось привезет.

— А если не привезет?

— То-то и оно. Странная история. Тебе, Ваня, не показалось? А Сидорчук?

— Что Сидорчук?

— Не вспомнил его?

— Знакомый товарищ. Может, я его видел в подвале, когда был в полубессознательном состоянии?

— Может, и так, а может, и не так.

— Ты что-то не договариваешь. Почему?

— Потому что сам толком ничего не знаю. Ни-че-го.

— Послушай, ты не помнишь, кто повесил зеркало в моем кабинете?

— Как кто? Рабочий пришел и повесил.

— А зачем?

— Ты попросил. Кстати, однажды я застал тебя перед этим зеркалом за очень странным занятием. Вошел без стука и увидел, как ты внимательно изучаешь свою мимику. Вроде как улыбку репетируешь.

— А… когда это было?

— Да дня за два до того, как тебе исчезнуть. Странное для тебя занятие: собственную физиономию в зеркале изучать. Вроде как чего-то в ней не устраивало.

— День сегодня тяжелый был, Руслан. Пойдем зайдем в «Девятый вал».

— Куда-а?

— В ресторан.

— Ах, это. Да какой там ресторан! — махнул рукой Руслан. — Так, забегаловка. Но в нашем городке ничего приличнее нет. Что ж, пойдем. Привычки прежние вспоминаешь или женщина у тебя там есть?

— Опять ты за свое. Нет у меня больше никаких женщин. Я, кажется, теперь Зою люблю.