Ударом лапы медведь смахнул Машу.

Облезлая икона, сверкнув золотой искрой, перелетела частокол и брякнулась на ступень крыльца.

Маша неподвижно лежала в кровавой грязи, как платок.

Медведь упал на все четыре лапы, отвернул от Колычева и набросился на Машу.

В нерушимом беззвучии дворца, полного людей, Филипп сошёл по ступеням вниз и поднял икону.

Иоанн вскочил с кресла.

— Останься со мной! — что было сил закричал Иоанн Филиппу.

Но о чём Филипп теперь мог говорить с этим злым мальчиком?

Толпа слуг и опричников раздвигалась и кланялась, пока Филипп тихо и отрешённо, с иконой в руках, проходил вдоль частокола к открытым воротам Опричного дворца.

Филипп в одиночку шагал по улочкам Москвы к своему подворью. К груди он прижимал икону Маши. Он не замечал, что его ладонь и грудь испачканы кровью с иконы. Он не замечал, как поодаль за ним робко едет его возок.

Возница стоял во весь рост и молча размахивал руками. Так он беззвучно приказывал всем, кто шёл навстречу Филиппу, разойтись в стороны и не беспокоить владыку. Люди боязливо расступались, крестясь, а потом оглядывались. Никто никогда не видел у владыки такого страшного и напряжённого лица.

Филипп шёл мимо крылечек и поленниц, мимо часовен и виселиц, ступал по вымосткам над лужами, по торцовым мостовым. Он добрался до ворот своего подворья и застучал по доскам деревянным молотком, привязанным на верёвочку. Взгляд Филиппа случайно упал на икону. Богородица плакала.

Монах Еремей открыл владыке калитку. Филипп прошёл через двор, поднялся на крыльцо, миновал сени и горницу и вступил в свои покои. Он смотрел только на икону. Её надо было поставить в киот.

Киот митрополита был величиной с небольшой иконостас. Филипп перекрестился, поцеловал икону Маши и поглядел на свой киот. Иконы киота сверкали, словно осыпанные бисером. Это плакали все образа владыки.

Косоглазого Серафима Кошкина приняли в опричники только неделю назад. И батюшка не отпускал, и матушка плакала, и с братом он подрался — но убежал из дома и теперь жил в Опричном дворце.

Сейчас, в чёрной рясе и в клобуке, Серафим стоял на службе в Успенском соборе рядом с самим Григорием Лукьянычем Скуратовым. Григорий Лукьяныч полюбил Серафима. А рядом — рукой подать — молился и сам государь. Было ради чего гневить отца с матерью.

Служба завершалась. Все устали. Серафим, крестя лоб, незаметно с трепетом поглядывал на Иоанна. Лик у царя от трудов был серым, очи налились кровью, персты дрожали. Тяжело было государю.

Серафим поглядывал и на митрополита, но с ненавистью. Это он, злобный поп, довёл царя до печалей. Рожа у попа мужицкая, глаза волчьи, лапа — не креститься, а младенчиков душить.

Митрополит закрыл книгу на аналое.

Толпа в соборе подалась вперёд под благословение.

Первым стоял государь, за ним — Григорий Лукьяныч, и уже третьим — Серафим. А любимчики государя — Басмановы, Грязной, Плещеев, Вассиан-расстрига — уже все вслед за Серафимом.

Но поп и не подумал о государе. Отвернувшись к иконам, поп молился, а государь смиренно ждал. Была бы Серафиму воля — он бы этому попу повернул башку назад за бороду, чтобы поп увидел царя.

— Отче… — тихо и слабо позвал Иоанн.

Филипп продолжал читать молитву, словно не услышал оклик Иоанна. Народ тихонько загомонил, поняв, что Филипп готовит вызов.

— Государь перед тобою, владыка, — негромко и спокойно напомнил попу Григорий Лукьяныч.

Поп продолжал смотреть на образ Спаса.

— Не туда смотришь! — не выдержал и прошипел Серафим.

Митрополит положил на грудь последний крест и тяжело развернулся. Грубое лицо митрополита совсем окаменело.

— Не вижу я государя! — нагло объявил поп и поглядел царю в глаза. — Не могу узнать его ни в одеждах этих, ни в делах царских!

— Опомнись, Филипушка! — печально предостерёг попа государь.

Сказал бы государь — Серафим через миг рвал бы горло попу.

Но поп и ухом не повёл на предостережение.

— Все мы смертны, Иван Васильевич! — звучно, на весь храм с амвона произнёс он. — Помнить надо о суде Божьем!

Вот — лжа от попа! Сам про суд Божий говорит, а к помазаннику Божьему — одно презрение. Кто первый-то забывает о Боге?

— Не время ты выбрал напоминать! — милосердно укорил Иоанн.

— Знаю, государь, — согласился Филипп, — да боюсь, не дашь ты мне другого времени!

Серафим увидел, что государь встрепенулся, отгоняя усталость.

— Оглянись, чего ты с державой творишь? — загремел Филипп. — Все мы под твоим законом ходим, а ты и Божьего закона над собой иметь не хочешь!