Шрифт:
Шимон откидывается назад, чтобы встретиться взглядом с Гамлиэлем.
— Очень необычно, а, Гамлиэль? Как правило, мы начинаем заседания с рассветом, чтобы к закату завершить их. Надеюсь, у Каиафы был должный повод для того, чтобы оторвать меня от семьи в канун праздника. [72]
— Уверен в этом, — отвечает Гамлиэль, не сводя взгляда с Иешуа.
— Правда? До меня дошли слухи, что нам предстоит тайное судилище, чтобы…
72
…оторвать меня от семьи в канун праздника. — Обвинение, то есть приговор суда, напрямую упоминается только в Евангелии от Марка (14, 64). Матфей пишет (26, 66), что члены Синедриона «сказали», что Иисус виновен. У Луки (22, 71) говорится лишь: «Нуждаемся ли мы в других свидетельствах?» Иоанн вообще не упоминает о судилище, вероятно, потому, что он лучше понимал иудейские законы, чем другие евангелисты, писавшие на греческом. На самом деле незнание иудейских законов Марком, Матфеем и Лукой, очевидное судя по истории с предательством Иуды, имеет колоссальное значение.
Само по себе судилище над Иисусом перед лицом Синедриона просто невозможно. Согласно иудейским законам, Синедрион не имел права рассматривать уголовное дело в частном доме, даже если это дом первосвященника. Рассмотрение дела не могло проводиться ночью, или в праздничный день, или в канун праздника. Но именно об этом говорится в канонических Евангелиях. Исходя из этого, можно сделать простой вывод. Синедрион не проводил судебного заседания. Однако вполне вероятно, что Синедрион провел собрание, чтобы рассмотреть выдвинутые Иисусу обвинения, в соответствии с которыми римскому суду предстояло судить его на следующее утро. Члены Синедриона имели право обсуждать такие вещи в частном доме друг с другом и наверняка сделали это. Это было бы вполне законно (Синедрион, т. 5). Вопрос лишь в том, что именно их беспокоило. Все происходило в канун Песаха, иудейской Пасхи, праздника Исхода. Всем членам Синедриона предписывалось исполнять многочисленные и сложные ритуалы, с этим связанные, не говоря уже о приеме у себя в домах множества родственников, прибывших в Иерусалим на праздник.
Предполагается, что Синедрион собрался, чтобы представить необходимые сведения римским властям. Прежде всего, не было римского закона, предусматривающего подобное предварительное слушание даже за преступление, караемое смертной казнью. Нелепо предположить, что Понтий Пилат попросил еврейский суд провести расследование в связи с преступлением, предусмотренным римским законодательством. Это подорвало бы верховную власть Пилата в данном случае, чего он никогда бы не потерпел.
Существует лишь одна причина того, что арест Иисуса был сочтен благонамеренными людьми делом чрезвычайной срочности, заставившим созвать Синедрион накануне праздника: ставка была гораздо большей, чем просто одна человеческая жизнь.
По всем отзывам, Иисуса любило большинство людей, те же чувства, несомненно, испытывали и некоторые члены Синедриона. По крайней мере, можно было рассчитывать, что Иосиф Аримафейский и Никодим будут защищать возлюбленного сына еврейского народа от ненавистных римских угнетателей. Но мы знаем также, что Пилат собрал вокруг Иерусалима три легиона, поскольку ожидал на Пасху каких-то неприятностей, а возможно, даже хотел спровоцировать народное возмущение.
Наш вывод состоит в том, что, вполне вероятно, Синедрион собрался как раз по причинам, указанным в настоящем романе: его члены предприняли отчаянную попытку найти свидетельства, которые предотвратили бы распятие Иисуса. Эта казнь, как они опасались, могла послужить искрой, способной вызвать мятеж, который мог бы в результате привести к уничтожению народа Израиля.
— Было бы незаконно предавать человека суду ночью, — перебивает его Гамлиэль. — Да еще в канун праздника. Так что крима не может быть поводом. Мы не вправе вести суд. Только самболион, заседание Совета. Вот и все.
Шимон раздраженно смотрит на него.
— Ну что ж, надеюсь, ты прав, но если так, то кто они? — спрашивает он, показывая на двух людей, стоящих позади охранников.
— Закон требует, чтобы было по крайней мере два свидетеля, которые могли бы дать показания о виновности или невиновности человека, — отвечает Гамлиэль.
— Тогда это суд.
— Человек может свидетельствовать и не в суде, Шимон.
— Правда? Значит, мы будем допрашивать их из чистого любопытства?
Седые брови Гамлиэля сходятся над его крючковатым носом. Он поворачивается к Шимону и глядит на него. Ухмылка сразу же пропадает с лица Шимона.
— Может, оставишь свои догадки при себе, пока мы не узнаем факты? Сбережешь свое время.
Шимон небрежно махает рукой.
— О, Гамлиэль, признайся, что для тебя, как и для меня, это довольно затруднительное положение. В соответствии с нашими законами, мы не можем допрашивать обвиняемого, прежде чем свидетелей, и против него нет веских улик. С другой стороны, в соответствии с римскими законами, преступно допрашивать свидетелей раньше, чем обвиняемого. Конечно, римляне всегда надеются, что смогут выбить из обвиняемого признание, и свидетели окажутся просто ненужными. Итак, если этой ночью мы допросим свидетелей, смогут ли их признания быть использованы в суде над Иешуа бен Пантерой, который префект будет проводить утром? Или мы просто теряем время, которое могли бы провести со своими семьями? [73]
73
…провести со своими семьями? — Кодекс Теодозиуса, IX, 3, 1.
Внезапно шум усиливается, и люди начинают рассаживаться по своим местам. Первосвященник Йосеф Каиафа входит в палату и широким шагом идет к алтарю. Хотя на нем и не надет священный нагрудник, украшенный двенадцатью драгоценными камнями и надписями, обозначающими двенадцать колен Израиля, на нем парадное одеяние первосвященника — знак того, сколь серьезна причина нынешнего собрания. Эфод — длинное ритуальное одеяние из тончайшего льна, нитей шерсти, выкрашенных в ярчайшие синие, пурпурные и алые цвета, переплетенных с золотыми нитями, — украшен ониксами, по шесть на каждой из двух длинных полос ткани. На них выгравированы, имена колен Израилевых. Под эфодом — длинное одеяние из шерсти, выкрашенное в синий цвет и расшитое красными цветами граната. На полах одежды звенят золотые колокольчики. На его голове — крашенный индиго гиматий. Несмотря на свой высокий рост и крупное телосложение, он движется грациозно и с достоинством. По слухам, он помолвлен с прекрасной дочерью Анны, предыдущего первосвященника, но официально это не объявлено.
Каиафа подходит к алтарю.
— Услышь, Господь Бог наш, наши молитвы, будь милостив к нам, ибо Ты Бог милосердия и сострадания, — начинает он, его голос гулко отдается по всему залу. — Благословен будь Бог, внимающий молитвам нашим.
Иешуа не двигается с места, но, судя по всему, повторяет слова молитвы вслед за первосвященником. Каиафа отворачивается от алтаря, и в зале воцаряется тишина.
— Охрана, выведите вперед Иехошуа бен Пантеру, — говорит он, оглядев всех присутствующих на Совете.
Охранник хватает Иешуа за руку, ставит на ноги и подводит к Каиафе. Иешуа безбоязненно смотрит на первосвященника.
Каиафа встречает его взгляд столь же твердо.
— Иехошуа бен Пантера, я получил от префекта Пилата известие о том, что ты обвиняешься в государственной измене и утром состоится суд, — говорит он.
Сделав паузу, чтобы все осознали смысл сказанного, он продолжает:
— Виновен ли ты в этом преступлении?
Иешуа не отвечает.
Согласно древнему правилу еврейской этики, в случае оскорбления или оговора человеку не следует отвечать, и даже тогда, когда ему причиняют вред, ему следует хранить молчание. [74]
Каиафа дает ему еще несколько мгновений, чтобы подумать. Не услышав ответа от Иешуа, он обращается к Совету.
74
…ему следует хранить молчание. — Шаббат, 88b.