— В дальней дороге людям надо быть откровеннее друг с другом, — сказала она, пожав плечами.

Кир отхлебнул воды.

— Не знаю. Никогда не пытался.

— Наверное, ты всегда боялся обидеть других, а я тварь.

— Я так не думаю.

Они долго смотрели друг на друга. На его лице отразилась целая гамма переживаний. Потом, недовольный своим проявлением эмоций, он отвернулся.

— Прости меня, — тихо сказал он.

— За что?

— Я знаю, что ты не любишь, когда на тебя пялятся.

— Что ж, с этим ничего не поделаешь. Я самая красивая женщина из всех, кого ты когда-либо видел.

Последнюю фразу ей говорили, наверное, не одну тысячу раз за ее жизнь.

Уголки глаз Кира насмешливо скривились.

— На самом деле — нет.

Калай отстранилась с оскорбленным видом.

— Значит, мне незачем беспокоиться, что как-нибудь ночью ты захочешь залезть ко мне под одеяло? — спросила она после паузы.

Кир улыбнулся.

Калай допила воду и отставила чашку в сторону. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее становилось взаимное притяжение, хотя он хорошо маскировал это. А вот что касается ее…

Пауза затянулась, и Кир нахмурился, глядя на глиняную чашку с отбитыми краями в своей руке.

— Если бы все было так просто… Но и я, и ты знаем, что это не так. Можно, я кое-что расскажу тебе? Это может облегчить наше общение.

— Конечно. Я вытерплю отказ.

Казалось, прежде чем он заговорил, прошла целая вечность.

— Когда-то у меня была Я до сих пор тоскую по ней. Что самое мучительное — она посещает меня во снах. Мы говорим. Смеемся. Даже сказать тебе не могу, как я жажду вновь ощутить ее нежное прикосновение.

Кир стиснул зубы.

— Иногда я смотрю на тебя…

Он умолк.

— Как ее звали? — осторожно спросила Калай.

— Спес.

— Как римскую богиню?

— Да.

— Эта женщина была красивее меня?

— Да, была, — ответил Кир.

Его глаза наполнились застарелой мукой. Боль в его голосе ранила ее в самое сердце.

— У нее были рыжие волосы, как у меня?

Он кивнул.

Сколько раз она слышала такое:

«Ты похожа на мою первую любовь… мою покойную жену… женщину, которой у меня никогда не было…»

И все эти слова всегда произносились голосом, полным муки.

— Тогда вполне естественно, что я напоминаю ее тебе, — сочувственно сказала Калай. — Но я не она. И ни одному мужчине на земле не придет в голову назвать меня нежной, Кир. А теперь, когда ты понял, что твое сердце просто очень сильно привязалось к надежде, отпусти ее.

— Я пытаюсь.

— Я знаю, кто ты такой. Ты отважный воин, — сказала она, протягивая руку и игриво хлопая его по щеке. — Ты победишь меня.

Она встала.

— А теперь пора спать. И не иди за мной.

Когда она отошла на несколько шагов, Кир покачал головой и засмеялся.

Улегшись на песке у ствола пальмы, Калай согнула руку и положила ее под голову. Запах воды и шелест листьев на ветру успокаивали.

Кир некоторое время сидел, глядя на гладь пруда. Потом встал, подобрал меч и заткнул его за пояс. Проходя мимо Калай, он на мгновение остановился.

— Я не ожидал от тебя такой доброты. Спасибо.

— Отдохни хоть немного, Кир.

— Позже.

Кир пошел дальше, к вершине дюны, откуда он мог следить за подходами к оазису. Они казались вьющимися по песку темными линиями.

Когда она проснулась посреди ночи, он стоял там же, как часовой, оглядывая залитую светом звезд пустыню.

«Забудь, — сказала она себе. — Последнее, что тебе сейчас надо, — это мужчина».

Но когда Калай перевернулась на другой бок и снова закрыла глаза, она увидела во сне его улыбающееся лицо.

«Всю свою жизнь мы на цыпочках ходим вокруг нее, боясь разбудить. Ныне скажу вам, братья, что совершенно необходимо разбудить Тварь, ибо только стоя на четвереньках в черной пропасти ужаса, дрожащие и потерянные, мы отчетливо услышим зов Божий и устремимся к воскресению».

Несомый ветром песок серебристой пеленой покрывал дорогу, поблескивая в сгустившихся сумерках. Они ехали на лошадях по очереди, сменяя друг друга, и смертельно устали, проведя в пути весь день. Хуже всего было лошадям. Когда солнце село, кони уже начали спотыкаться. Люди спешились и вели их в поводу. Калай погладила бок коня, тихо уговаривая его идти дальше. Но вечно так продолжаться не может, подумала она и улыбнулась. Она устала так, как никогда не уставала за всю свою жизнь. Бесконечные изнуряющие дни, проведенные за стиркой, когда она жила при монастыре, теперь казались чем-то смешным. По крайней мере, тогда она могла на ночь улечься в кровать и крепко спать, ни о чем особо не беспокоясь.