— Да, префект.

Пилат поворачивается ко мне спиной и широким шагом идет в сторону небольшой комнаты, проход в которую закрыт занавесью. Там проводятся слушания и судебные разбирательства. Я вижу, как он садится на селлу, трон правосудия. Белая тога изящными складками ниспадает на его сандалии, делая его похожим на статую. Иешуа заводят в секретариум, и судебные служители задергивают занавесь, оставаясь снаружи. Декурион также отходит в сторону. Но к моему удивлению, из-за занавеси появляется рука Пилата. Он раздвигает занавесь, оставляя ее открытой. Чтобы я мог слышать его. Или, возможно, чтобы он мог видеть меня.

Это меня несколько озадачивает. Я знаю законы. С момента начала слушаний всякому находящемуся за пределами секретариума не дозволяется говорить. Именно поэтому он и называется секретариумом, поскольку судебные действия должны оставаться в секрете. Безусловно, он не собирается продолжать беседовать со мной. Римские законы просты: vanae voces populi поп sunt audiendae — не следует слушать праздные слова толпы.

— Подойди, — приказывает он Иешуа.

Иешуа подходит к Пилату, становится на колени.

Пилат удивленно поднимает брови. Похоже, он подозревает его в умышленном раболепии с целью добиться снисхождения. Я же знаю, что это не так, я не раз видел, как Иешуа преклонял колени перед своими собственными учениками, так же как перед больными и убогими.

— Они называют тебя равви, не так ли? [86] — спрашивает Пилат.

Иешуа снова закрывает глаза, его губы движутся, беззвучно произнося молитву.

— Следует ли мне так называть тебя? Равви? — настаивает Пилат. — Ты учитель? Великий вождь? Мудрец?

— Всякий, кто во Истине, слышит голос мой, — шепчет Иешуа.

— Его голос, а не императора, — злобно шепчет Пилат, бросая взгляд на меня.

Снова оборачивается к Иешуа.

— Я слышал, как многие иудеи говорили, что ты — сын Давидов. Ты царь? Царь еврейский?

— Ты так сказал, — отчаявшись, отвечает Иешуа.

— Это означает «да» или «нет»? И будь осторожен с ответом. Именование себя царем евреев является государственной изменой, согласно lex Julia — римским законам.

Иешуа благоразумно воздерживается от ответа, понимая, что его пытаются подловить на слове.

Пилат разочарованно вздыхает.

— Позволь мне высказаться яснее, чтобы я был уверен, что ты в точности понимаешь предъявленное обвинение. Провозглашать себя царем провинции, находящейся под управлением Рима, если император не даровал тебе такового титула, как сделал он это по отношению к вашему царю Ироду, является государственным преступлением, именующимся crimen laesae maiestatis. Но я не слышал, чтобы тебе был дарован такой титул. Или был?

— Царство мое не от мира сего. Будь это иначе, разве не восстали бы мои последователи прямо сейчас, чтобы освободить меня? Я пришел в этот мир, чтобы свидетельствовать об Истине.

— Меня не интересует, сколь храбры твои так называемые последователи. Я спрашиваю, являешься ли ты царем. Подразумевая, что если у тебя есть царство, где бы оно ни находилось, то, следовательно, ты провозгласил себя царем. Это правильно?

Иешуа хранит молчание.

Темные брови Пилата сходятся.

— Возможно, я неправильно понял твой ответ. Имел ли ты в виду, что не являешься царем в политическом смысле этого слова, но скорее в смысле теологическом или нравственном?

Губы Иешуа сжимаются. [87]

Пилат оборачивается ко мне.

— Иосиф, ты же видишь, что подобные притязания лишь усугубляют его вину. Он провозглашает, что царство его не ограничивается этой маленькой, отдаленной, захудалой провинцией, что оно божественно и всеобъемлюще. Следовательно, он противопоставляет себя и свое царство божественной природе императора и Рима. А ведь божественным и всеобъемлющим может являться лишь царство бессмертного Тиберия Цезаря.