Шрифт:
— Услуги порождают зависимость.
— Зависимость от меня вам ничем не угрожает.
— Это пока и вы не подозреваете.
— Как так?
— Изменчивость чувств производит в сознании такие трансформации!..
— Наверняка у жены моей... бывшей... никогда в мыслях не было, что мы разведемся, не то чтобы о побеге...
Говоря, он скользил спиной по черной, зеркально-восприимчивой полировке шкафа.
Наталья отмахнула одеяло.
Дардыкин невольно зажмурился. Испугался он напрасно: Наталья вспорхнула с кровати в синем спортивном костюме.
— С чем вы, Валентин Георгиевич? Маята?
Он кивнул.
— Напились бы вы, что ли?
— Малодушие.
— Для кого малодушие, для кого — спасение от душевного стресса.
— Мой дед по отцу частенько заглядывал в рюмку. Кончил белой горячкой. Вы сами говорили, что потомки не только повторяют обличье пращуров, но и особенности их поведения.
— Тормозные силы вашего сознания велики.
— Никакие тормоза не удержат, когда над человеком захватывает власть подсознание. Что читаете?
— Стихи. Все это было, — Наталья положила на ладонь рукопись, — будто, бы в другом существовании.
— Что вы имеете в виду, Наташа?
— Радостные времена!
— Марат Денисович как-то обмолвился, что кропает стишата.
— Не мог он так сказать.
— Ну, что балуется поэзией.
— Ближе к истине. Он поэт. Поэт для себя и для меня. Вот послушайте. Мы были тогда в Крыму, у подножия трех гор: Кара-Дага, Святой, Пилы-горы, а по-татарски — Сюрю-Кая. Второй год мы считались мужем и женой, но жили по отдельности. В Крыму, в сущности, мы только начали узнавать друг друга. Я читаю:
Стая уток в сияние дня подалась. Знать, загрезила морем Азовским? Мы танцуем вальс, серебристый вальс. Шлет нам музыку Петр Чайковский. Мы танцуем вальс на каленом песке. И плывут ребятишки на кленовой доске.Д а р д ы к и н. Складно.
Н а т а л ь я. Не мешайте.
Из-под жгущихся ног халцедоны свистят, Сердолики, опалы, агаты. Над волнами дельфины зеркально блестят. По холмам облаков перекаты.Д а р д ы к и н. Чего замолчали, Наташа?
Н а т а л ь я. Можете воспринять не так, как следует.
Д а р д ы к и н. Не подумаю плохого.
Ты взмахнула руками, как в мечту поднялась. На ресницах лучей золотинки. Мы танцуем вальс, мы танцуем вальс. А потом мы завихрим лезгинку. Стремимся. Резвимся. Все жгучей. Кружливо. Туманно. Падуче. Золочены солнцем. И томны. Скажи мне: зачем мы и кто мы?Д а р д ы к и н. Что тут скажешь?
Н а т а л ь я. Ничего не надо говорить.
Д а р д ы к и н. С большим чувством написал и точно.
Н а т а л ь я. Экий вы... От оценки даже цветы вянут.
Д а р д ы к и н. Молчу. Наташа, сбегать за шампанским?
Н а т а л ь я. Шампанское вероломно.
Д а р д ы к и н. Что вы имеете в виду?
Н а т а л ь я. Чего я только не имею в виду.
Д а р д ы к и н. Почему ваших предков, айнов, Марат Денисович не упомянул в стихе?
Н а т а л ь я. Дайте-ка сигарету.
Д а р д ы к и н. Четыре года не курили... Зачем?
Н а т а л ь я. Бросила, чтоб Марат бросил. Теперь отпала надобность. Мы с вами спирту выпьем. Еще хочу прочесть.
Д а р д ы к и н. И я разохотился. После школы живу без стихов.
Н а т а л ь я. Жена была библиотекарем. Как так?
Столешница льдисто-гладкая. По ней, раздраженно толкнутая Дардыкиным, просвистела пачка сигарет, прошеборшал спичечный коробок.
Наталья не взглянула на Дардыкина. Как бы вспоминая, медленно принялась читать стихотворение. Мало-помалу она набирает мелодический разгон, и звучит светло то, о чем написал Марат Касьянов во время их обоюдной радости.