Иван старался, но не мог выделить из общей массы собравшихся ни метаморфов, ни эмгланов, ни теней, — все казались нормальными людьми, старающимися подчеркнуть собственную индивидуальность — взгляд Таманцева не сумел отыскать двух одинаковых нарядов или похожих лиц, и в то же время не наступало ощущения пестроты, напротив, общее восприятие страдало непонятной монотонностью.

Иван еще не понимал, что его рассудок уделяет больше внимания и значения эмоциональному настрою собравшихся, чем их нарядам или лицам…

Его созерцательность нарушило легкое прикосновение к плечу, и тихий голос, шепнувший почти на ухо, но как будто отдавшийся эхом под сводами залов:

— Милый, ты не соскучился?

Он обернулся. Флора тихо подошла сзади и теперь смотрела на него с иронично-выжидательной улыбкой, но что-то холодно сжалось в груди, подсказывая: это не она…

В следующий миг, на лестнице, уводящей к идущим по периметру зала балконам, появилась еще одна Флора, она легко сбежала до середины широкого марша, на миг остановилась, нахмурившись, а затем, строго, но не зло произнесла:

— Райбен, хватит придуриваться!

Метаморф поспешно отступил от Ивана, его черты, как и одежда (которая оказалась вовсе не одеждой, а генерацией кожных покровов) подернулись рябью, как при помехах в проекционном устройстве, и спустя миг подле Таманцева уже стоял элегантно одетый мужчина, средних лет с острыми чертами лица и ироничной улыбкой на тонких, кажущихся бескровными губах.

— Шодан, ты как обычно все испортила.

— Не место и не время дурачиться, Райбен. — Она коснулась руки Ивана. — Позволь представить тебе моего старого друга.

— Мы уже познакомились, — беззлобно отшутился метаморф.

Через минуту музыка стала глуше, шум голосов собравшихся так же начал стихать, люди отступали к стенам, намеренно формируя широкий проход по центру.

— Иван, сейчас нам предстоит пройти к залу заседаний Совета. — Шепнула Флора. — Веди себя естественно, ничего не бойся, я обо всем договорилась.

— Да я и не боюсь. — Ответил Таманцев.

— Вот и хорошо. Это не более чем формальность. — Флора взяла его под руку.

…

Веди себя естественно…

Легко сказать…

Они шли через анфиладу залов, и Иваном все глубже овладевало чувство гнетущей тоски, словно он ощущал шепот, исходящий от окружающих, расступающихся перед ним и Флорой людей; он, конечно, не читал их мыслей в буквальном понимании, но воспринимал эмоциональный настрой каждого из присутствующих, — мнемонические эманации сотен собравшихся накладывались друг на друга, но разнообразия не наступало, лишь усиливался невнятный шум, окрашенный в тоскливые, равнодушные тона…

Ощущение не являлось фантомным, Таманцев уже имел возможность неоднократно убедиться, что новые способности рассудка — не бред больного сознания, а лишь еще одно проявление реальности, ранее недоступное, а теперь воспринимаемое остро, почти болезненно.

Он был уверен, что Флора давно научилась абстрагироваться от сотен накладывающихся, усиливающих взаимное воздействие аур, но для Ивана все происходящее являлось новым, важным, и тем сильнее становилось ощущение тоскливой пустоты…

Мерк блеск и великолепие архитектуры, гасли спецэффекты, на первый план сознания выдвигалось мнемоническое восприятие, и обострившиеся чувства, теряя связь с реальностью физических тел, взамен получали новое качество ощущений: машинально шагая вровень с Флорой, Таманцев начал воспринимать оттенки эмоционального настроя окружающих.

Ему стало страшно.

Иллюзии бились в рассудке, растворяя в миражах сознания стены строения, теперь он видел огромное мелководное озеро с мутной водой, заключенное в кольцо неприступных скал: над мутно-серой, зеркальной гладью медленно поднималось кружево испарений, формируя фантомные очертания человеческих фигур, бредущих по колено в воде, — все они казались похожими, как близнецы или клоны, но туман, струящийся над зеркальными, неподвижными водами объединял и выдавал различия, — серые тона означали равнодушие, наступившее вследствие моральной усталости, потери смысла бренного существования, но, не давая серости затопить все сущее, поглотить с головой сотканные из испарений-мыслей фигуры, рябью пробегал страх, — они боялись потерять свое гарантированное существование, боялись в большинстве неосознанно, на уровне инстинкта неприятия смерти, панического ужаса перед ней, и уж совсем мелкими на открывшемся фоне выглядели и воспринимались робкие, почти неотличимые от составляющей фигуры субстанции, порывы сиюсекундных желаний, чаяний, истертых временем надежд…

Еще одна ловушка вечности, в которую попали души людей. [11] Им незачем и некуда рваться, в жизни нет иных проблем, кроме саднящей скуки, даже борьба за существование не играет роли, и не имеет смысла, ведь за них все сделают машины, обеспечивающие людей максимумом удобств, и не требующие ничего взамен.

Жуткое, стылое озеро замерших надежд…

В рассудке Таманцева творилось что-то неладное.

Он ощущал себя бредущим по колено в мелководье безвременья, но его рассудок, еще живущий критериями кипящей жизни сотен Обитаемых Миров, вносил свои коррективы в тягостную иллюзию, сотканную помыслами сотен окружающих людей.