От эмпирического предзнания отличается чистое предзнание. Если я все же вопрошаю о чем-либо, то я превышаю прежде познанное; я хочу знать нечто такое, чего я до сих пор еще не знаю. Эмпирическое предзнание входит в вопрос; как конститутивное предзнание оно есть условие определенного единичного вопроса, однако оно не есть условие вопрошания вообще; оно предполагает другое.

Эмпирическое предзнание есть определенно ограниченное единичное знание, которое само еще стоит под вопросом; оно еще не засвидетельствовано как значимое. Поэтому определенный единичный вопрос в своей осмысленной возможности сам стоит еще под вопросом. Но тем самым вне вопроса стоит то, что мы вообще можем вопрошать и должны вопрошать.

Эмпирическое предзнание есть условие вопроса, поскольку это определенный единичный вопрос, но не вопрос вообще. Определенное единичное знание не может быть основанием для того, чтобы оно само ставилось под вопрос и сверх того превышало движение вопрошания. Этому предпослано другое условие возможности.

Во всяком вопрошании происходит предвосхищение как устремление от уже познанного к еще не-познанному, которое я хочу знать. Это предвосхищение в знающем не-знании. Я знаю о том, что я еще не знаю; лишь поэтому я могу вопрошать. Однако я знаю, о чем я вопрошаю, в каком смысле, в каком направлении я вопрошаю, хотя спрошенного я еще не знаю. Чистое предзнание оказывается, таким образом, нетематическим простиранием на дальнейшую сферу того, чего я еще не знаю, однако могу о нем вопрошать и предполагаю, что ответ возможен, что знанию оно доступно. Это есть чистое (не эмпирическое) предзнание в простирании на горизонт вопрошаемого и знаемого. Как может схватываться и определяться этот горизонт?

2.2.4.1. Вопрошание есть движение, в котором мы, зная о собственном не-знании, стремимся к дальнейшему знанию. Это движение вопрошания имеет своим условием предзнание. Эмпирическое, содержательно определенное предзнание есть условие определенного единичного вопроса, однако не является основанием для того, чтобы движение вопрошания превышало до сих пор познанное и вопрошало о дальнейшем. Для этого необходимо чистое (априорное) предвосхищение [7] . Предзнание, поскольку оно не только «прежде» данное, но и «пред»-проектируется (ср. 2.2.1), теперь само оказывается чистым предвосхищением дальнейших, еще не тематически познанных, однако испрашиваемых, следовательно знаемых, содержаний. Предзнание само есть предвосхищение, т. е. некая не только статическая величина, но и динамическое событие стремящегося, пред-проектирующего простирания на то, чего я хочу достигнуть в вопрошании, схватить в знании.

2.2.4.2. На что направлено это предвосхищение? Насколько далеко оно простирается? Что является сферой или горизонтом возможного вопрошания? Можно было бы допустить ограниченную сферу, в рамках которой мы вопрошаем, но которую не можем переступить, ибо сверх этого нельзя ожидать знания. Граница такой сферы могла бы устанавливаться по-разному.

В эмпиризме (особенно у Юма) познание ограничено чувственно данным, в неопозитивизме – верифицируемым во внешнем опыте (Венский кружок и др.). Соответственно, осмысленный вопрос возможен только в сфере, где чувственно констатируемые «данные» могут давать значимый ответ. Вполне естественен, однако, вопрос, не можем ли мы по меньшей мере вопрошать сверх этой сферы.

Кант ограничивает теоретическое познание сферой возможного опыта, хотя понимает его шире, чем эмпиризм, – уже как синтез созерцания и мышления, однако ограничивает опыт предметами чувственного созерцания. Здесь также остается вопрос, не можем ли мы вопрошать сверх этого. Сам Кант превосходит эмпирически данное в мышлении чистых идей разума, тем более в практической вере.

Можно было бы зафиксировать сферу возможного вопрошания также в горизонте исторического опыта (историзм и Хайдеггер) или в конечно ограниченной действительности, составляющих предельный горизонт всего вопрошания и мышления. Однако и здесь остается тот же вопрос, не можем ли мы, по меньшей мере вопрошая, превышать это.

2.2.4.3. Как бы ни фиксировалась граница сферы возможного вопрошания, тем самым уже поставлен вопрос, не переступаем ли мы таким ограничением эту границу. Фиксация определенной границы означает утверждение, что мы не можем вопрошать сверх указанной границы. Это есть высказывание о возможных содержаниях по ту сторону границы: определено, что они уже недоступны вопрошанию. Подобное утверждение предполагает знание, по меньшей мере предзнание, о «нечто» по ту сторону границы, пусть это всего лишь (мнимое) знание о том, что там «ничего» нет или ничто не познаваемо. Отсюда ясно: полагание некоторой границы противоречит самому себе, ибо в нем граница уже переступается. Уже сам вопрос о границе возможного вопрошания превосходит границу и вопрошает о том, что есть по ту сторону границы, является ли оно испрашиваемым или познаваемым.

Следовательно, вопрошание принципиально не имеет границы своей возможности, оно нарушает и переступает всякую возможную границу. По меньшей мере, я могу безгранично вопрошать обо всем без исключения. Но если вопрошание обусловлено и руководимо предзнанием, то уж чистое пред-знание вопрошания принципиально безгранично. Если это предзнание есть чистое предвосхищение, то оно открыто для всего и простирается на все, о чем я всегда могу вопрошать. Если, далее, это предвосхищение исполняется в априорном горизонте, то горизонт возможного вопрошания оказывается неограниченно открытым, сверх всякой возможной границы; я могу вопрошать обо всем.

Вводя понятие горизонта, мы должны пояснить, в каком смысле оно понимается. Это понятие возникает в феноменологии Э. Гуссерля, затем разворачивается М. Хайдеггером, как основное понятие оно вошло в новейшую герменевтику и может находить также метафизически осмысленное и проясняющее применение.

2.3.1.1. Э. Гуссерль понимает под горизонтом «зону» или «задний план» отдельного восприятия, которое, благодаря наличию такого горизонта, со-определяется [8] . Позднее он анализирует «структуру горизонта» совокупного опыта [9] , всегда сопровождающего «предзнание» о дальнейших, нетематически данных содержаниях. Наконец, всякий частичный горизонт отсылает к целостности мира как «открытому горизонту пространства-временности» (там же).