Стихотворения. Четыре десятилетия
вернуться

Кушнер Александр Семенович
Шрифт:

НОЧНАЯ БАБОЧКА

Пиджак безжизненно повис на спинке стула. Ночная бабочка на лацкане уснула. Где свет застал ее — там выдохлась и спит. Где сон сморил ее — там крылья распластала. Вы не добудитесь ее: она устала. И желтой ниточкой узор ее прошит. Ей, ночью видящей, свет кажется покровом Сплошным, как занавес, но с краешком багровым. В него укутанной, покойно ей сейчас. Ей снится комната со спящим непробудно Во тьме, распахнутой безжалостно и чудно, И с беззащитного она не сводит глаз.

По рощам блаженным, по влажным зеленым холмам…

По рощам блаженных, по влажным зеленым холмам, За милою тенью, тебя поджидающей там. Прекрасную руку сжимая в своей что есть сил. Ах, с самого детства никто тебя так не водил! По рощам блаженных, по волнообразным, густым, Расчесанным травам — лишь в детстве ступал по таким! Никто не стрижет, не сажает их — сами растут. За милою тенью. «Куда мы?» — «Не бойся. Нас ждут». Монтрей или Кембридж? Кому что припомнить дано. Я ахну, я всхлипну, я вспомню деревню Межно, Куда с детским садом в три года меня привезли, – С тех пор я не видел нежней и блаженней земли. По рощам блаженных, предчувствуя жизнь впереди Такую родную, как эти грибные дожди, Такую большую — не меньше, чем та, что была. И мята, и мед, и, наверное, горе и мгла.

Страна, как туча за окном…

Страна, как туча за окном, Синеет зимняя, большая. Ни разговором, ни вином Не заслонить ее, альбом Немецкой графики листая, Читая медленный роман, Склоняясь над собственной работой, Мы все равно передний план Предоставляем ей: туман, Снежок с фонарной позолотой. Так люди, ждущие письма, Звонка, машины, телеграммы, Лишь частью сердца и ума Вникают в споры или драмы, Поступок хвалят и строку, Кивают: это ли не чудо? Но и увлекшись — начеку: Прислушиваются к чему-то.

Нет лучшей участи, чем в Риме умереть…

Нет лучшей участи, чем в Риме умереть. Проснулся с гоголевской фразой этой странной. Там небо майское умеет розоветь Легко и молодо над радугой фонтанной. Нет лучше участи… Похоже на сирень Оно, весеннее, своим нездешним цветом. Нет лучше участи, — твержу… Когда б не тень, Не тень смертельная… Постой, я не об этом. Там солнце смуглое, там знойный прах и тлен. Под синеокими, как пламя, небесами Там воин мраморный не в силах встать с колен, Лежат надгробия, как тени под глазами. Нет лучшей участи, чем в Риме… Человек Верстою целою там, в Риме, ближе к Богу. Нет лучше участи, — твержу… Нет, лучше снег, Нет, лучше белый снег, летящий на дорогу. Нет, лучше тучами закрытое на треть, Снежком слепящее, туманы и метели. Нет лучшей участи, чем в Риме умереть. Мы не умрем с тобой: мы лучшей не хотели.

В тридцатиградусный мороз представить света…

В тридцатиградусный мороз представить света Конец особенно легко. Трамвай насквозь промерз. Ледовая карета. Сухое, пенное, слепое молоко. И в наших комнатах согреться мы не в силе. Кроваво-красную не взбить в прожилке ртуть. Весь день в России За край и колется, и страшно заглянуть. Так вот он, оползень! Они смешны с призывом В мороз открытыми не оставлять дверей. Сыпучий оползень с серебряным отливом. Как в мире холодно, а будет холодней. Так быстро пройден путь, казавшийся огромным! Мы круг проделали — и не нужны века. Мне все мерещится спина в дыму бездомном Того нелепого, смешного седока. Он ловит петельку, мешать ему не надо. Не окликай его в тумане и дыму. Я мифологию Шумера и Аккада Дней пять вожу с собой, не знаю почему. Всех этих демонов кто вдохновил на буйство? То в плач пускаются, то в пляс. Бог просит помощи, его приводят в чувство. Табличка с текстом здесь обломана как раз. Табличке глиняной нам не найти замену. Жаль царств развеянных, жаль бога-пастуха. Как в мире холодно! Метель взбивает пену. Не возвратит никто погибшего стиха.

Что мне весна? Возьми ее себе!..

Что мне весна? Возьми ее себе! Где вечная, там расцветет и эта. А здесь, на влажно дышащей тропе, Душа еще чувствительней задета Не ветвью, в бледно-розовых цветах, Не ветвью, нет, хотя и ветвью тоже, А той тоской, которая в веках Расставлена, как сеть; ночной прохожий, Запутавшись, возносит из нее Стон к небесам… но там его не слышат, Где вечный май, где ровное житье, Где каждый день такой усладой дышат. И плачет он меж Невкой и Невой, Вблизи трамвайных линий и мечети, Но не отдаст недуг сердечный свой, Зарю и рельсы блещущие эти За те края, где льется ровный свет, Где не стареют в горестях и зимах. Он и не мыслит счастья без примет Топографических, неотразимых.

ПАВЛОВСК

Холмистый, путаный, сквозной, головоломный Парк, елей, лиственниц и кленов череда, Дуб, с ветвью вытянутый в сторону, огромной, И отражающая их вода. Дуб, с ветвью вытянутый в сторону, огромной, С вершиной сломанной и ветхою листвой, Полуразрушенный, как старый мост подъемный, Как башня с выступом, военный слон с трубой. И, два-три желудя подняв с земли усталой, Два-три солдатика с лежачею судьбой, В карман их спрятали… что снится им? Пожалуй, Рим, жизнь на пенсии и домик типовой. Природа, видишь ли, живет не наблюдая, Вполне счастливая, эпох, веков, времен, И ветвь дубовая привыкла золотая Венчать храбрейшего и смотрит: где же он? И ей на вышколенных берегах Славянки, Где слиты русские и римские черты, То снег мерещится и маленькие санки, То рощи знойные и ратные ряды.

Твой голос в трубке телефонной…

Твой голос в трубке телефонной, Став электричеством на миг, Разъятый так и угнетенный, Что вид его нам был бы дик, Когда бы слово «вид» имело При этом смысл какой-нибудь, Твой голос, сжатый до предела, Во тьме проделав долгий путь, Твой голос в трубке телефонной Неуследимо, в тот же миг, Из тьмы, ничуть не искаженный, Как феникс сказочный возник. Уж он ли с жизнью не прощался, Уж он ли душу не терял И страшно перевоплощался В толченый уголь и металл? И этот кабель, и траншея, И металлическая нить Невероятней и сложнее Души бессмертья, может быть.