Стихотворения. Четыре десятилетия
вернуться

Кушнер Александр Семенович
Шрифт:

ПОДРАЖАНИЕ ДРЕВНИМ

Никто не знает флага той страны. В морском порту, где столько полосатых И звездчатых, где синие видны, И желтые, и в огненных заплатах, Его лишь нет. Он бел, как облака. Как майская земля, такой же черный. Никто не знает флага, языка, Ландшафт ее равнинный или горный? Никто не знает флага той страны, Что глиняного старше Междуречья. Быть может, все мы там обречены На хаттское и хеттское наречье. Никто не знает флага, языка, Он запылен, как кровельщика фартук. Пока мы здесь, пока твоя рука Лежит в моей, что Иштар нам, что Мардук? Никто не знает флага той страны. Оттуда корабли не приплывали. Быть может, в языке сохранены Праиндоевропейские детали. Что там, холмы, могучая река? Кого там ценят, Будду или Плавта? Никто не знает флага, языка. Ни языка, ни флага, ни ландшафта.

ПРОСТИ, ВОЛШЕБНЫЙ ВАВИЛОН

С огромной башней, как рулон Небрежно свернутой бумаги. Ты наш замшелый, ветхий сон. Твои лебедки помню, флаги. Мне стоит в трубочку свернуть Тетрадь, газету, что-нибудь, Как возникает искушенье Твою громаду помянуть И языков твоих смешенье. Гляжу в окно на белый снег. Под веком — век, над веком — век. Где мы? В конце ль? У середины? Как горд, как жалок человек! Увы, из крови он, из глины. Он потный, жаркий он, живой. И через ярус круглый свой Ему никак не перепрыгнуть. Он льнет к подушке головой, Он хочет жить, а надо гибнуть.

И если спишь на чистой простыне…

И если спишь на чистой простыне, И если свеж и тверд пододеяльник, И если спишь, и если в тишине И в темноте, и сам себе начальник, И если ночь, как сказано, нежна, И если спишь, и если дверь входную Закрыл на ключ, и если не слышна Чужая речь, и музыка ночную Не соблазняет счастьем тишину, И не срывают с криком одеяло, И если спишь, и если к полотну Припав щекой, с подтеками крахмала, С крахмальной складкой, вдавленной в висок, – Под утюгом так высохла, на солнце? – И если пальцев белый табунок На простыне доверчиво пасется, И не трясут за теплое плечо, Не подступают с криком или лаем, И если спишь, чего тебе еще? Чего еще? Мы большего не знаем.

Мне кажется, что жизнь прошла…

Мне кажется, что жизнь прошла. Остались частности, детали. Уже сметают со стола И чашки с блюдцами убрали. Мне кажется, что жизнь прошла. Остались странности, повторы. Рука на сгибе затекла. Узоры эти, разговоры… На холод выйти из тепла, Найти дрожащие перила. Мне кажется, что жизнь прошла. Но это чувство тоже было. Уже, заметив, что молчу, Сметали крошки тряпкой влажной. Постой… еще сказать хочу… Не помню, что хочу… неважно. Мне кажется, что жизнь прошла. Уже казалось так когда-то, Но дверь раскрылась — то была К знакомым гостья, — стало взгляда Не отвести и не поднять; Беседа дрогнула, запнулась, Потом настроилась опять, Уже при ней, — и жизнь вернулась.

Кто первый море к нам в поэзию привел…

…под говором валов…

К. Батюшков
Кто первый море к нам в поэзию привел И строки увлажнил туманом и волнами? Я вижу, как его внимательно прочел Курчавый ученик с блестящими глазами И перенял любовь к шершавым берегам Полуденной земли и мокрой парусине, И мраморным богам, И пламенным лучам, — нам темной половине. На темной, ледяной, с соломой на снегу, С визжащими во тьме сосновыми санями… А снился хоровод на ласковом лугу, Усыпанном цветами, И берег, где шуршит одышливый Эол, Где пасмурные тени Склоняются к волне, рукой прижав подол, Другою — шелестя в курчавящейся пене. И в ритмике совпав, поскольку моря шум Подсказывает строй, и паузы, и пенье, Кто более угрюм? – Теперь не различить, — вдохнули упоенье, И негу, и весну, и горький аромат, И младший возмужал, а старший — задохнулся, Как будто выпил яд Из борджиевых рук — и к жизни не вернулся. Но с нами — дивный звук, таинственный мотив. Столетие спустя очнулась флейта эта! Ведь тот, кто хвалит жизнь, всегда красноречив. Бездомная хвала, трагическая мета. Бессонное, шуми! Подкрадывайся, бей В беспамятный висок горячею волною, Приманивай, синей, Как призрак дорогой под снежной пеленою.

Мы спорили, вал белопенный был нашему спору под стать…

Мы спорили, вал белопенный был нашему спору под стать, Что нищие духом блаженны и как эту фразу понять? И я говорил, что как дети в неведеньи сердцем чисты, Как солнцем нагретые сети и дикие эти кусты, Лазурная в море полоска и донная рыжая прядь, Что я бы хотел у киоска с похмелья за пивом стоять. А ты говорила, что мрачный, стоящий за пивом с утра, Как лист изможденный табачный, как жесткая эта кора, Как эти кусты у обрыва с обломанной ветвью сухой – То встречного ветра пожива, то вздыбленной гривы морской, Что жить еще горше на свете, когда не осмыслить утрат, А дети… ты вспомни, как дети на взрослые царства глядят!

На паутину похоже с такой высоты…

На паутину похоже с такой высоты Море, суденышки в нем, словно черные мухи, Вязнут, запутавшись… Смотрим на них сквозь кусты. Ветер, как жук, завывает, ворочаясь в ухе. Море с такой высоты… На такой высоте Жить бы, и письма писать, и качаться в качалке, Как на балконе, как в утлом вороньем гнезде, В ласточкином, глинобитном, прилепленном к балке. Море с такой высоты… Я хотел бы обнять Всех, голова моя кружится, на опьяненье Это похоже… и облачным клочьям под стать Пена белеет, как сброшенное оперенье. Что там, побоище? Может быть, линька в раю? Странно, что соль к этим взбитым подмешана сливкам. Все, что кричу, ветром сорвано, все, что пою, – Ласточке трудно судить в небесах по обрывкам.

ПЧЕЛА

Пятясь, пчела выбирается вон из цветка. Ошеломленная, прочь из горячих объятий. О, до чего э эта жизнь хороша и сладка, Шелка нежней, бархатистого склона покатей! Господи, ты раскалил эту жаркую печь Или сама она так распалилась — неважно, Что же ты дал нам такую разумную речь, Или сама рассудительна так и протяжна? Кажется, память на время отшибло пчеле. Ориентацию в знойном забыла пространстве. На лепестке она, как на горячей золе, Лапками перебирает и топчется в трансе. Я засмотрелся — и в этом ошибка моя. Чуть вперевалку, к цветку прижимаясь всем телом, В желтую гущу вползать, раздвигая края Радости жгучей, каленьем подернутой белым. Алая ткань, ни раскаянья здесь, ни стыда. Сколько ни вытянуть — ни от кого не убудет. О, неужели однажды придут холода, Пламя погасят и зной этот чудный остудят?