Сотни тысяч крестьян из свободных – черносошных, стали крепостными. Было положено начало крепостничеству на Украине, причем сделал это не кто иной, как гетман Мазепа, своим универсалом 1703 года запретившим арендаторам уходить от хозяев до выплаты всех недоимок, что открывало широчайший путь произволу. На вновь присоединенных территориях – например в Петербургской губернии, тоже производились огромные земельные раздачи – прежде всего петровским сподвижникам, вовсе не брезговавшими скудными болотистыми угодьями, несмотря на все свое богатство. Имела место «раздача слонов» и в Эстляндии и Лифляндии, хотя и в меньшей степени – свободных земель там было не так много. Помещики и монастыри, захватывающие земли, появились и на прежде свободном Дону.(9,91) И наконец, самое важное: крепостничество, прежде носившее с одной стороны еще во многом патриархальный характер, а с другой – схожее с европейским, именно при «государе Петре Алексеевиче» впервые приобрело черты откровенного рабства. И дело тут даже не в подушной подати, введенной Петром вместо прежнего подворного обложения, как утверждает ряд исследователей – этот вопрос как раз второстепенный.

Определяющим документом в данном случае был указ 1711 года «О крепости крестьянской». Именно с этих пор земледелец стал товаром – его можно стало продать – с землей или без, заложить, обменять на борзого щенка, насильственно женить и выдать замуж, разбить семью…

Все меры Петра по отношению к крестьянству имели одну цель – усилить крепостную зависимость, увеличить поборы в пользу казны, одновременно уничтожив всякую мысль о сопротивлении.

И это не могло не сказаться (мягко говоря) на состоянии умов и настроении масс. Наиболее частым явлением стали побеги – крестьян и особенно рекрутов.

Только один пример – в Бутырском полку – одном из лучших, за десять лет стал дезертиром каждый четвертый призванный. И это вовсе не следствие трусости – из трех с лишним сотен беглецов только один сбежал во время военных действий («перед неприятелем»). Большая часть дезертиров искала спасения на окраинах, кое-кто за рубежом, а немало пополняли собой число «воровских людей». При этом рекруты часто «сносили» оружие – и не только пики, алебарды и фузеи – под конец на вооружении разбойничьих шаек появились даже небольшие пушки. (12,395,23,Т.1,62)

Бегство крестьян именно при Петре приобрело по настоящему массовый характер. Мужик готов был пойти «под пана и под ксендза», нежели служить православному государю. Случалось, беглецы вступали в настоящие сражения с солдатами на границе.

Именно это все и вызвало крестьянскую войну К. Булавина, чудом не достигшую размаха разинщины или пугачевщины.

Теперь же, «вольность народная» (именно императрицу Софью будут называть грядущие историки как ее основоположницу), если и не «торжествует», то медленно но верно отвоевывает себе все больше места в жизни России.

Одновременно проводится задуманная еще при Алексее Михайловиче Леонтием Ординым-Нащокиным городская реформа.

В Москве учреждается Ратуша, в других городах – земские избы.

Городам дается самоуправление и освобождение от контроля воевод, и на новые органы возлагаются многие функции прежнего приказного и воеводского аппарата: сбор налогов, пошлин, кабацких доходов, причем делать это должны были выборные люди от горожан и купечества.

Одно это резко уменьшает количество злоупотреблений, более того – устраняет почву для них. Одновременно, снижаются расходы на содержание административного аппарата. Эта многообещающая реформа была начата и Петром, но не доведена до конца, и позже была выхолощена пресловутым «регулярным государством».

В будущем, центральный городской орган – Ратуша – мог стать, наряду с Боярской думой, законосовещательным органом, своего рода предтечей парламентаризма.

На их основе уже в первой половине XVIII века мог быть сформирован двухпалатный представительный орган, состоящий из Палаты городов, и Палаты Вельмож(или дворянской). Нечто подобное предполагалось в соответствии с «кондициями» Верховного тайного совета, подписанными Анной Иоанновной.(109,134)

Тем более, что среди высших чинов государства Российского в царствование Софьи, весьма вероятно оказались бы и те, кто вошел в число «верховников» – Долгорукий, Голицын, Артемий Волынский.

В реформировании нуждаются и центральные органы управления. Громоздкая и неповоротливая система приказов, которых насчитывалось более четырех десятков, без четкого разделения функций и с неопределенной компетенцией уже давно не справлялась с государственными делами.

Проводится резкое сокращение их числа, с одновременным разграничением обязанностей и сфер деятельности. По своей сути они приобретают черты европейских министерств или петровских коллегий, по-прежнему называясь приказами.

Точно так же, как по прежнему, и еще очень долго, их сотрудники именуются дьяками, подьячими и писцами, а не советниками, секретарями и асессорами – как это предусматривала петровская «Табель о рангах».

Однако, есть ли основания полагать, что введение новых названий заметно повысило качество государственного аппарата?

Зато Боярская дума, значение которой неуклонно падало все последние десятилетия XVII века, вполне могла быть преобразована, по польскому образцу в Сенат, как осуществил и Петр.