Он вытащил из таза ступни, растер, погрузил в валенки. Перехватил взгляд.

– Что? Не хорош? Это как раз семечки. Твое счастье, что себя не видишь. Раздевайся.

– Как это?

– Можешь молча. Можешь петь.

– Да чтоб я при тебе... Лобанов подошел вплотную, с силой сдернул с нее джемпер:

– Остальное снимешь сама. Если жить хочешь. Можешь, конечно, остаться в одежде. Но тогда разденут уже в морге. Так и похоронят, красивую и недоступную. Я за снегом.

Подхватив таз, вышел.

Ломота и боль овладели Ирининым телом. Она принялась стягивать с себя юбку, неловко оступилась и завалилась на бок. Сил подняться не было. Вернувшийся Денис так и застал ее с юбкой в ногах.

Он сам стянул с нее юбку и колготки. Обнажилось упругое, пышногрудое тело. Казалось, она ничего не ощущает. Но когда он расстегнул и откинул бюстгальтер, Холина сдвинула ноги и решительно заявила:

– Трусы не дам!

Денис хмыкнул. Пошутив накануне насчет купальника, он не слишком погрешил против истины, - на ней оказались стринги. Не споря, он подтащил таз:

– Придется потерпеть, старуха. Губить такие богатые площадя было бы жалко. Грудь, похоже, третьего размера. - Три с половиной, - ни сантиметра не уступила женщина.

Вскоре по ее телу пошла ломота, - обмороженные члены возвращались к жизни. Взмокший Лобанов то и дело жал на пальцы, на щеки, на ступни, задавая один вопрос: "Больно?". И если больно не было, удваивал усилия.

Наконец бросил поверх нар скатку из тех, что лежали в углу, уложил на нее стонущую Ирину и - прикрыл потертым байковым одеялом.

– Денис, - прошептала она.
– Ты мне жизнь спас, да?

– Увы! Впрочем мне приходилось делать и худшие вещи. - Я - поганка, правда?
– слезы отчего-то потекли у нее из глаз.
– Достала тебя?

– Есть немного. Поспи пока. Сейчас расплавлю сала. Разотремся. И опять будешь свежая, как юный огурец.

– Ага. И такая же прыщавая, - Ирина с тревогой провела по горящему лицу.

Но стать разом свежим огурцом оказалось не суждено.

К ночи Холину заколотило. Денис навалил на нее сверху все тряпье, что обнаружил в зимовье, добавив для весу и собственный тулуп, и норковую шубку. Но это не помогало: дрожь усилилась настолько, что непроизвольно постукивали зубы. Рука, которую он подносил к ее телу, даже не дотрагиваясь, ощущала жар, будто над плитой.

– Пациент скорее мертв, чем жив. Ч-что-то колбасит, - со сдерживаемым страхом объявила Ирина.
– Вот ведь н-непруха: в-выжить в тайге, а после бац!... А зд-здорово я н-на т-тебе п-покаталась по тайге! - припомнила она, открывая глаза.
– Битый небитого везет.

Денис стоял подле и неотрывно глядел на трясущуюся, пунцовую от запредельной температуры женщину.

Одним движением он стянул с себя джемпер и рубаху. Затем - тельняшку.

– Даже не думай!
– неожиданно твердым голосом произнесла Ирина.

– Не больно-то хотелось, - он притушил керосиновую лампу. - Но другого способа все одно нет. Будем жертвовать собой.

Она почувствовала приникшее мужское тело, губы, ищущие ее горячих губ, и сама принялась вдавливаться в него, словно стремясь отдать часть собственного жара. Сил, да и желания сопротивляться не было.

Среди ночи Ирина проснулась - мокрая как мышь. Лежащий рядом Денис приподнялся, провел рукой по влажной коже. Обрадованно соскочил с нар.

– Вот это дело! Выпарилась. Теперь пациент скорее жив, чем мертв.

Он выдернул вялую Ирину из постели. Обтер. Поменял матрас, отбросил мокрое одеяло, заменив его лежащим сверху, натянул на нее собственную тельняшку, уложил на прежнее место.

– Отсыпайся, глупая нерпа. Ирина поймала его руку, подтянула под щеку, потерлась. - Дэнька, все-таки ты сволочь, - пробормотала она.

– Вообще-то я к тебе тоже неплохо отношусь, - губами он едва дотронулся до ее покрытого испариной лба.

Блаженно почмокав губами, она заснула.

Проснулась Ирина от чада, сопровождаемого сильным, неприятным запахом. Потянулась: вчерашняя ломота оставила ее, и лишь горящее лицо и покалывающие пальцы рук напоминали об обморожении. Она приподнялась, только теперь разглядев убогое обиталище, в котором оказалась. Узенькое окошко, сколоченные нары вдоль бревенчатой стены - на трех-четырех человек, полка над входом, уставленная баночками, обструганный ножом куцый стол да печь, перед которой спиной к ней склонился обнаженный по пояс Денис. В печи шкворчало.