— Я ничего не вижу, — принялась вслух размышлять юная цыганка, — Карты всегда мне отвечали, а сейчас молчат. С чего бы это?

— Они и не скажут тебе про нее. Можешь не пытаться, — "успокоила" дочь Надья. Вадома чуть не захлебнулась от такого "обнадеживающего" совета.

— Так я на нее и не пыталась, я на себя смотрела, — ответила девушка, окончательно дезориентированная.

— Как на себя? — переспросила женщина внезапно охрипшим голосом, устремив на дочь умоляющий взгляд, словно выпрашивая опровержения. Руки старой цыганки неожиданно затряслись так, что несколько капель коричневой жидкости выплеснулось на блюдце и пролилось на скатерть.

— Вот так, — раздраженно буркнула Вадома, не понимая, чего мать так перепугалась. — Мои вопросы остаются открытыми, типа разбирайся сама дорогая, — охарактеризовала свое видение ситуации девушка, недовольно хмуря брови.

— Дай я посмотрю.

Надья с максимальной аккуратностью поставила чашку с блюдцем на стол, стараясь сдержать нервную дрожь и скрыть ее от дочери. В глубине души женщина возносила молитвы, прося, чтобы ее предположение оказалась ошибочным, чтобы глаза ее увидели опровержение.

— Что? — Вадома непонимающе воззрилась на мать.

— Дай мне руку, — приказным тоном повторила женщина, пряча за ним клокочущий в глубине души страх.

— Ай, что ты там хочешь увидеть? Что-то новенькое? — излишне весело осведомилась девушка, припомнив, сколько раз они изучали ее ладонь. Вдоль и поперек исходили, ни одного живого места не осталось.

— Я кому сказала! — рявкнула мать, так что Вадома невольно подскочила на стуле.

Опешившая девушка, послушалась, и Надья, обхватив руку дочери изъеденными артритом пальцами, впилась в ладонь изучающим взглядом.

— И как? — с некоторой долей сарказма, поинтересовалась Вадома, наблюдая за сосредоточенным лицом родительницы и отчего-то чувствуя себя обиженной. — Много интересного?

Ответа не последовало, и только губы матери шевелились, что-то беззвучно повторяя.

— Дае? — девушка вновь начала нервничать. — Ма, ты чего?

Вадома попробовала вырваться из плена материнских рук, но так крепко держала.

— Да что такое? — не выдержав, воскликнула девушка.

— Ты оказалась втянута, — сказала женщина, оторвавшись наконец от изучения линий и посмотрев на дочь.

Если бы Вадома точно не знала, что это сказала ее мать, то ни за что не поверила бы. Голос Надьи потух, словно из него вытянули всю силу, он дрожал от несдерживаемых слез, скатывающихся по морщинистым щекам.

— Мама?!

Девушка вскочила со стула и, опустившись на колени возле материнских ног, сжала ее дрожащие руки в своих.

— Что такое? Не плачь, ма, пожалуйста.

— Я никогда не рассказывала тебе, почему покинула табор, — Надья горестно вздохнула. — Говорила, что ты чистокровная рома, но это не так.

— Что? — недоверчиво выдохнула Вадома, но старая цыганка не слышала вопрос. Ее взгляд блуждал где-то в прошлом, заново перебирая много лет сознательно подавляемые воспоминания, а с губ срывалась откровения, призванные объяснить дочери то, чего Надья всегда надеялась миновать.

— Мне было три, когда родители сосватали нас с Лачо. Мы тогда только осели и еще не приспособились к новой жизни. Лачо был младшим сыном баро (главный, старший — подразумевается цыганский барон) и моя семья очень гордилась этим. С десяти лет я росла в семье баро, помогая по хозяйству и занимаясь всем тем, чем положено заниматься молоденькой девушке, а еще обучалась у самой старой и почитаемой шовихани (гадалка, колдунья). Я подавала надежды, — голос женщины дрогнул, а глаза на мгновенье закрылись, словно это воспоминание причиняло ей боль. — За несколько месяцев до свадьбы я возвращалась от Бахт и встретила двух молоденьких гаджи (нецыганка), чуть старше меня. Они хотели погадать и искали того, кто может это сделать. И я — глупая — решила, что отлично справлюсь сама.

Надья замолчала, задумавшись, а Вадома, проглотив любопытство, наблюдала за матерью, не решаясь потревожить.

Так, в абсолютной тишине они просидели несколько минут, затем с тяжелым вздохом женщина продолжила.

— Я получила от них кольцо в оплату, и нагадала любви, жениха и счастья — все как положено, а на самом деле ничего не смогла прочитать по ее руке. Она была такая же, как у этой девушки — запутанная, бессмысленная, — старуха усмехнулась над собственными словами, — Я никому ничего не сказала, а через три дня пришел он. Ругался, обвинял в воровстве, говорил, что в пойдет в милицию, что нам запретят тут селиться, и совсем не слушал оправданий баро.

Надья вновь замолчала, и на это раз Вадома не выдержав, тихонько спросила:

— И что?

— Я пошла за ним, когда он уходил. Долго кралась следом, боялась, что заметят, но нет. А потом попросила не доносить на нас, и протянула злополучное кольцо. Он взял, а через несколько дней вернулся, и потребовал у баро меня.

Вадома ахнула, не смогла сдержаться, настолько невероятной ей казалась вся эта история, настолько неправдоподобной.

— Да, — отозвалась мать на изумленный выдох дочери. — Он был партийным работником, и мог доставить табору множество неприятностей, поэтому на сэндо (одно из названий цыганского суда) было решено отдать меня. Он поселил меня в этой квартире, и все пять лет, что я жила с ним на моей руке были такие линии, как у тебя сейчас.