Сочинения
вернуться

Поплавский Борис Юлианович
Шрифт:

1924

Покушение с негодными средствами

Илье Зданевичу

Венок сонетов мне поможет жить, Тотчас пишу, но не верна подмога, Как быстро оползает берег лога. От локтя дрожь на писчий лист бежит. Пуста души медвежая берлога Бутылка в ней, газетный лист лежит. В зверинце городском, как вечный жид Хозяин ходит у прутов острога. Так наша жизнь, на потешенье века, Могуществом превыше человека, Погружена в узилище судьбы. Лишь пять шагов оставлено для бега, Пять ямбов, слов мучительная нега Не забывал свободу зверь дабы.

1925

В борьбе со снегом

Над белым домом белый снег едва, Едва шуршит иль кажется что белый. Я приходил в два, два, и два, и два Не заставал. Но застывал. Что делать! Се слов игра могла сломать осла, Но я осел железный, я желе Жалел всегда, желел, но ан ослаб Но ах еще! Пожалуй пожалей! Не помню. О припомни! Нет умру. Растает снег. Дом канет бесполезно. Подъемная машина рвется в бездну Ночь мчится к утру. Гибель поутру. Но снова я звоню в парадный ход. Меня встречают. Вера, чаю! чаю Что кончится мой ледяной поход, Но Ты мертва. Давно мертва!.. Скучаю

Армейские стансы

Александру Гингеру

Как в зеркало при воротах казармы Где исходящий смотрится солдат, Свои мы в Боге обозрели бармы И повернули медленно назад. Добротолюбье — полевой устав Известен нам. Но в караульной службе Стояли мы, и ан легли, устав. Нас выдало врагам безумье дружбы. Проходим мы, парад проходит пленных, Подошвою бия о твердый снег. По широтам и долготам вселенной Мы маршируем; может быть во сне. Но вот стучат орудия вдали, Трясутся санитарные повозки, И на дороге, как на мягком воске, Видны таинственные колеи. Вздыхает дождь, как ломовая лошадь. На небесах блестят ее бока. Чьи это слезы? Мы идем в калошах. Прощай запас, уходим мы. Пока. Идут нам в след не в ногу облака. Так хорошо! Уже не будет плоше.

1925

Дождь

Владимиру Свешников

Вздувался тент, как полосатый парус. Из церкви выходил сонливый люд, Невесть почто входил вдруг ветер в ярость И затихал. Он самодур и плут. Вокруг же нас, как в неземном саду, Раскачивались лавры в круглых кадках, И громко, но необъяснимо сладко Пел граммофон, как бы Орфей в аду. «Мой бедный друг, живи на четверть жизни. Достаточно и четверти надежд. За преступленье четверть укоризны И четверть страха пред закрытьем вежд. Я так хочу, я произвольно счастлив, Я произвольно черный свет во мгле, Отказываюсь от всякого участья Отказываюсь жить на сей земле». Уже был вечер в глубине трактира, Где чахли мы, подобные цветам. Лучи всходили на вершину мира И улыбаясь умирали там. По временам, казалось, дождь проходит. Не помню, кто из нас безмолвно встал И долго слушал, как звонок у входа В кинематограф первый стрекотал.

1925–1929

Сентиментальная демонология

Михаилу Ларионову

Снижался день, он бесконечно чах, И перст дождя вертел прозрачный глобус. Бог звал меня, но я не отвечал. Стеснялись мы и проклинали робость. Раскланялись. Расстались. А раз так, Я в клуб иду: чертей ищи где карты. Нашел, знакомлюсь чопорно, простак, А он в ответ: Я знаю Вас от парты. Вы помните, когда в холодный день Ходили вы за городом на лыжах, Рассказывал какую дребедень Я, гувернер курчавый из Парижа. Когда ж в трамвай садились вы во сне, Прижав к груди тетрадь без промокашки, Кондуктор, я не требовал билет, Злорадствуя под синею фуражкой. Когда же в парке, с девою один, Молчали вы и медленно краснели, Садился рядом щуплый господин В застегнутой чиновничьей шинели. Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв, Сквозь холод утра едет полуночник, К вам с грохотом летел наперерез С невозмутимым седоком извозчик. Иль в бесконечной улице, где стук Шагов барахтался на вилке лунной, Я шел навстречу тихо, как в лесу, И рядом шел и шел кругом бесшумно. И в миг, когда катящийся вагон Вдруг ускорял перед лицом движенье, С любимой рядом сквозь стекло окон Лицо без всякого глядело выраженья. Лицом к лицу и вновь к лицу лицом, До самой смерти и до смерти самой. Подлец встречается повсюду с подлецом В халат одетым или даже дамой. Пока на грудь, и холодно и душно, Не ляжет смерть, как женщина В пальто, И не раздавит розовым авто Шофер-архангел гада равнодушно.

Ангелы Ада

Алексею Арапову

Мне все равно, я вам скажу: я счастлив. Вздыхает ветер надо мной; подлец. И солнце безо всякого участья Обильно поливает светом лес. Киты играют с кораблями в прятки. А в глубине таится змей морской. Трамваи на гору взлетают без оглядки И дверь стучит, как мертвецы доской. А дни идут как бубны арестантов, Туда где кладбище трефовое лежит. Сидят цари как толстые педанты Валеты держат палки и ножи. А дамы: как красивы эти дамы, Одна с платком, соседняя с цветком, А третья с яблоком протянутым Адаму, Застрявшим в глотке — нашим кадыком Они шурша приходят в дом колоды, Они кивают с веера в руке. Они приносят роковые моды Обман и яд в оранжевом чулке. Шумят билетов шелковые юбки — И золото звенит как поцелуй. Во мгле горят сигары, очи, трубки. Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу. Стул опрокинут. Черви уползают, Преступник схвачен в ореоле пик, А банкомет под лампой продолжает Сдавать на мир зеленый цвет и пыль.

1926

Борьба со сном

Ан по небу летает корова И собачки на крылышках легких. Мы явились в половине второго И вздохнули всей емкостью легких. Ой, как велосипедисты, быстро Под окном пробегают дни — Лишь мы оба, что знаки регистра Бдим случайности во вне одни. Понижаясь и повышаясь Пальцы нот шевелятся достать нас: о крючья! Ты скрипичная выше, рогатка кривая, Ниже я круглый басовый ключ. Ноты разны, как ноты разны государств, Но судьба утомилась сидеть за роялью. Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда. В темноте мы заснули в ночи борсальной. Электрической лампы полуночное солнце Лишь скользит вдоль страницы, белесой как снег. Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон! Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет. Только пара шагов меж скрипичным и басовым, Но линейка бежит в ресторан, Ан стена. Что ж, как дачны соседи, поболтаем через изгородь, ба! Недоступны и близки на ощупь как истина.

Подражание Жуковскому

Обнаженная дева приходит и тонет, Невозможное древо вздыхает в хитоне. Он сошел в голубую долину стакана Огнедышащий поезд, под ледник и канул. Синий мир водяной неопасно ползет, Тихий вол ледяной удила не грызет. Безвозмездно летает опаснейший сон. Восхищен, фиолетов и сладостен он. Подходи, приходи, неестественный враг Безвозвратный и сонный товарищ мой рак. Раздавайся далекий, но явственный шум, Под который нежнейший медведь я пляшу. Отступает поспешно большая стена И подобно змее уползает она. Но сей мир все ж, как палец в огромном кольце Иль как круглая шляпа на подлеце. Иль как дева что медленно входит и тонет, Там где дерево горько вздыхает в хитоне.