Сочинения
вернуться

Поплавский Борис Юлианович
Шрифт:

Весна в аду

Георгу фон Гуку

Это было в тот вечер, в тот вечер. Дома закипали как чайники. Из окон рвалось клокотанье любви. И «любовь не картошка» И «твои обнаженные плечи» Кружились в паническом вальсе, Летали и пели как львы. Но вот грохнул подъезд и залаял звонок. Весна подымалась по лестнице молча. И каждый вдруг вспомнил что он одинок. Кричал, одинок! задыхаясь от желчи. И в пении ночи и в реве утра, В глухом клокотании вечера в парке, Вставали умершие годы с одра И одр несли как почтовые марки. Качалась, как море асфальта, река. Взлетали и падали лодки моторов, Акулы трамваев завидев врага Пускали фонтаны в ноздрю коридоров. И было не страшно поднявшись на гребень Нестись без оглядки на волнах толпы И чувствовать гибель в малиновом небе И сладкую слабость и слабости пыл. В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах Нам было не страшно галдеть на ветру. Строенья склонялись и полные краков Валились, как свежеподкошенный труп И полные счастья, хотя без науки. Бил крыльями воздух в молочном окне Туда, где простерши бессмертные руки Кружилась весна как танцор на огне.

Дон-Кихот

Сергею Шаршуну

Надо мечтать! Восхищаться надо! Надо сдаваться! Не надо жить! Потому что блестит на луне колоннада, Поют африканцы и пропеллер жужжит. Подлетает к подъезду одер Дон-Кихота И надушенный Санчо на красном осле. И в ночи возникает, как стих, как икота: Беспредметные скачки, парад и балет Аплодируют руки оборванных мельниц И торговки кричат голосами Мадонн, И над крышами банков гарцует бездельник, Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон. И опять на сутулом горбу лошадином В лунной опере ночи он плачет, он спит. А ко спящему тянутся руки Ундины, Льются сине-сиреневых пальцев снопы. На воздушных качелях, на реях, на нитках Поднимается всадник, толстяк и лошак, И бесстыдные сыплются с неба открытки (А поэты кривятся во сне натощак). Но чернильным ножом, косарем лиловатым, Острый облак луне отрубает персты. И сорвавшись, как клочья отравленной ваты Скоморохи валятся через ложный пустырь. И с размаху о лед ударяют копыта. Останавливаются клячи дрожа. Спит сиреневый полюс, волшебник открытый, Лед бессмертный, блестящий как белый пиджак. В отвратительной неге прозрачные скалы Фиолетово тают под ложным лучом, А во льду спят замерзшие девы акулы, Шелковисто сияя покатым плечом. И остряк путешественник, в позе не гибкой, С неподвижным секстантом в руке голубой, Сузив мертвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой Будто Северный Крест он увидел впервой. И на белом снегу, как на мягком диване, Лег герой приключений, расселся денщик, И казалось ему, что он в мраморной ванне А кругом орхидеи и Африки шик. А над спящим все небо гудело и выло, Загорались огни, полз прожектора сноп, Там летел дирижабль, чье блестящее рыло Равнодушно вертел чисто выбритый сноб. И смотрели прекрасные дамы сквозь окна Как бежит по равнине овальная тень, Хохотали моторы, грохотали монокли, И вставал над пустыней промышленный день.

1926

«Отрицательный полюс молчит и сияет…»

Григорию Решоткину

Отрицательный полюс молчит и сияет. Он ни с кем не тягается, он океан. Спит мертвец в восхитительном синем покое, Возвращенный судьбой в абсолютную ночь. С головой опрокинутой к черному небу, С неподвижным оскалом размытых зубов. Он уже не мечтает о странах где не был, В неподвижном стекле абсолютно паря. На такой глубине умирает теченье И слова заглухают от нее вдалеке. На такой глубине мы кончаем ученье, Боевую повинность и матросскую жизнь. Запевает машина в электрической башне И огромным снопом вылетает огонь И с огромными ртами, оглохшие люди Наклоняются к счастью совместно с судном. И прожектор ложится на плоскую воду И еще полминуты горит под водой. Металлический дом, точно колокол духов, Опускается тихо звонит в синеве. И айсберг проплывает над местом крушенья Как Венера Милосская в белом трико.

Астральный мир

Ольге Коган

Очищается счастье от всякой надежды, Черепичными крыльями машет наш дом И по-птичьему ходит. Удивляйтесь, невежды, Приходите к нам в гости, когда мы уйдем. На высоком балконе, над прошлым и будущим Мы сидим без жилетов и молча жуем. Возникает меж звезд пассажирское чудище, Подлетает. И мы улетаем вдвоем. Воздух свистнул. Молчит безвоздушный прогон Вот земля провалилась в чернильную лузу, Застегните, механик, воздушную блузу. Вот Венера, и мы покидаем вагон. Бестолков этот мир четырех величин. Мы идем, мы ползем, мы взлетаем, мы дремлем; Мы встречаем скучающих дам и мужчин, Мы живем и хотим возвратиться на землю. Но таинственный мир, как вода из-под крана, Нас толкает, и ан, исчезает сквозь пальцы. Я бросаюсь к Тебе, но шикарное зальце Освещается, и я перед белым экраном, Перед синей водою, где круглые рыбы, Перед воздухом: вертится воздух, как шар. И над нами как черные айсбергов глыбы Ходят духи. Там будет и Ваша душа. Опускаются с неба большие леса. И со свистом растут исполинские травы. Водопадом ужасным катится роса И кузнечик грохочет, как поезд. Вы правы. Нам пора. Мы вздыхаем, страшимся и машем. Мы кружимся как стрелка, как белка в часах. Мы идем в ресторан, где стоит на часах Злой лакей, недовольный одеждою нашей. И как светлую и прекрасную розу Мы закуриваем папиросу.

Paysage d'Enfer

Георгию Шторму

Вода клубилась и вздыхала глухо, Вода летала надо мной во мгле, Душа молчала на границе звука. Как снег упасть решившийся к земле. А в синем море, где ныряют птицы, Где я плыву утопленник, готов, Купался долго вечер краснолицый Средь водорослей городских садов. Переливались раковины крыши, Сгибался поезд, как морской червяк. А выше, то есть дальше, ближе, ниже, Как рыба рыскал дирижабль чудак. Светились чуть медузы облаков, Оспариваемые торопливой смертью, Я важно шел походкой моряков К другому борту корабля над твердью. И было все на малой глубине, Куда еще доходит яркий свет. Вот тонем мы, вот мы стоим на дне. Нам медный граммофон поет привет. На глубине летающего моря Утопленники встретились друзья. И медленно струясь по плоскогорью Уж новых мертвецов несет заря. Вода вздыхает и клубится тихо, Как жизнь, что Бога кроткая мечта. И ветра шар несется полем лихо, Чтоб в лузу пасть, как письма на почтамт.

1926

Звёздный ад

Чу! подражая соловью поет Безумная звезда над садом сонным. Из дирижабля ангелы на лед Сойдя молчат с улыбкой благосклонной. В тропическую ночь, над кораблем, Она огнем зеленым загорелась. И побледнел стоящий за рулем, А пассажирка в небо засмотрелась. Блуждая в звуках над горой зажглась, Где спал стеклянный мальчик в платье снежном, Заплакал он не раскрывая глаз, И на заре растаял дымом нежным. Казалось ей; она цветет в аду. Она кружится на ночном балу. Бумажною звездою на полу, Она лежит среди разбитых душ. И вдруг проснулась; холод плыл в кустах, Она сияла на руке Христа.

1926

Артуру Рембо

Никто не знает Который час И не желает Во сне молчать. Вагон левеет. Поет свисток. И розовеет Пустой восток. 0! Приснодева Простите мне Я встретил Еву В чужой стране. Слепил прохожих Зеленый газ. Была похожа Она на Вас. Галдел без толку Кафе — шантан, И без умолку Шипел фонтан. Был полон Лондон Толпой шутов И ехать в Конго Рембо готов. Средь сальных фраков И кутерьмы У блюда раков Сидели мы. Блестит колено Его штанов А у Верлена Был красный нос. И вдруг по сцене По головам, Подняв колени, Въезжает к нам Богиня Анна, Добро во зле Души желанный Бог на осле. О день забытый… С посудой битой Людей родня, Осел копытом Лягнул меня. Но знак удара Мне не стереть И от удава Не улететь. О дева, юный Погиб твой лик. Твой полнолунный Взошел двойник. Небес богиня, Ты разве быль Я даже имя Твое забыл. Иду у крупа В ночи белесой С улыбкой трупа И папиросой.

1926–1927

Черная Мадонна

Вадиму Андрееву

Синевели дни, сиреневели, Темные, прекрасные, пустые. На трамваях люди соловели. Наклоняли головы святые, Головой счастливою качали. Спал асфальт, где полдень наследил. И казалось, в воздухе, в печали, Поминутно поезд отходил. Загалдит народное гулянье, Фонари грошовые на нитках, И на бедной, выбитой поляне Умирать начнут кларнет и скрипка. И еще раз, перед самым гробом, Издадут, родят волшебный звук. И заплачут музыканты в оба Черным пивом из вспотевших рук. И тогда проедет безучастно. Разопрев и празднику не рада, Кавалерия, в мундирах красных. Артиллерия назад с парада. И к пыли, к одеколону, к поту, К шуму вольтовой дуги над головой Присоединится запах рвоты, Фейерверка дым пороховой. И услышит вдруг юнец надменный С необъятным клешем на штанах Счастья краткий выстрел, лет мгновенный, Лета красный месяц на волнах. Вдруг возникнет на устах тромбона Визг шаров, крутящихся во мгле. Дико вскрикнет черная Мадонна Руки разметав в смертельном сне. И сквозь жар, ночной, священный, адный. Сквозь лиловый дым. где пел кларнет, Запорхает белый, беспощадный Снег, идущий миллионы лет.